Частные случаи - Борис Ефимович Гройс
Кстати, регулярная гибель исторического прошлого в огне не всегда была в нашей культуре поводом для скорби. Она бывала также и поводом для торжества, как сжигание мостов, которые, останься они целыми, стали бы путями к отступлению и не позволили бы смело шагать в будущее. Радость, которую вызывало регулярное и полное разрушение, представляет собой важный сюжет в европейском радикально прогрессивистском мышлении. Даже Руссо восхищался сожжением древней Александрийской библиотеки – утратой, которая открыла дорогу новой школе словесности. В частности, привязка к непреодолимому разрыву с прошлым – составная часть психологии радикального художественного авангарда, той мыслительной традиции, что лежит в основе также и творчества Ребекки Хорн. Образ окончательного разрыва с прошлым хорошо показан в коротком тексте Малевича 1919 года «О музее», в котором автор задается вопросом о том, нужно ли историческое наследие сохранять или же уничтожать.
Задав несколько риторических вопросов: «Нужен ли Рубенс или пирамида Хеопса, нужна ли блудливая Венера Пилоту в выси нашего нового познания? Нужны ли старые слепки глиняных городов, подпертых костылями греческих колонок?» – Малевич делает решительный вывод: «Ничего не нужно современности, кроме того, что ей принадлежит, а ей принадлежит только то, что вырастет на ее плечах». Малевич здесь пишет, несомненно, о чисто символическом и эстетическом отвержении прошлого в искусстве. Он уточняет: «Жизнь знает, что делает, и если она стремится разрушить, то не нужно мешать, так как в помехе мы преграждаем путь новому представлению в себе зарожденной жизни. Сжегши мертвеца, получаем 1 г порошку, следовательно, на одной аптечной полке может поместиться тысячи кладбищ. Мы можем сделать уступку консерваторам, предоставить сжечь все эпохи как мертвое и устроить одну аптеку. Цель будет одна, даже если будут рассматривать порошок Рубенса, всего его искусства – в человеке возникнет масса представлений, может быть, живейших, нежели действительное изображение (а места понадобится меньше)». По замыслу Малевича, мысли, которые возникнут у того, кто созерцает пепел картин Рубенса, будут, разумеется, не воспоминаниями о прошлом сгоревшего, а наоборот, будут обращены в будущее и рождены из осознания, что возвращение к прошлому более невозможно. Вид пепла, перекрывающего пути возврата к нашим истокам, должен наставить нас, возможно даже принудительно, на путь в будущее. Малевич написал этот краткий текст тогда, когда прогрессивные левые круги с большим энтузиазмом относились к технологии кремации. Кремация рассматривалась как символическое отречение от обещанной Церковью загробной жизни, которая в христианской мифологии описывалась как восстание из гроба. Все, кто был устремлен в будущее, должны были согласиться на кремацию своего тела и развеивание праха. Многие левые интеллектуалы, особенно марксисты, писали подобные завещания. Выбор между бальзамированием и кремацией стал выбором политическим. Сталин и Мао Цзэдун завещали забальзамировать свои тела, а Троцкий и Дэн Сяопин выбрали кремацию. Как часто бывает, вера в посмертное воскрешение, если тело останется нетронутым (неважно, будет ли оно забальзамировано или сгниет в земле), превратилась в нечто большее, чем просто суеверие. Уже в наши дни достижения современной генетики дают возможность восстановить генетический код даже совершенно разложившегося тела. Например, такие исследования недавно проводились на материале эксгумированных останков российской императорской семьи и останков Томаса Джефферсона. Вполне вероятно, что в будущем можно будет использовать технологию клонирования и расшифрованный геном, извлеченный из останков знаменитостей, чтобы воссоздать их живых двойников. А кремация, насколько сегодня можно судить, полностью уничтожает генетический код и делает восстановление прошлого недостижимым.
Таким образом, выбор кремации – это то же самое, что радикальный отказ от воскрешения, неважно, сделан ли такой выбор из религиозных или научных соображений. Значение такого отказа возрастает, когда речь идет о нежелании сохранять старые произведения искусства или историческую память о героических деяниях. Искусство прошлого должно обратиться в прах, подобно телам его создателей. С точки зрения радикального модернизма с его левo-гегельянским пониманием исторического прогресса как работы отрицания кремация прошлого (к которой относится также и посмертная самокремация) – это единственная услуга, которую личность может оказать истории. Гигиеничная, промышленно-технологическая идея огненной утилизации трупов в 1910-е и 1920-е годы владела многими умами, в том числе и на эстетическом уровне. Прогрессивные деятели тогдашней Москвы, в особенности художники и писатели, ездили на специально организованные экскурсии в крематории, которые только начинали появляться, где можно было посмотреть на работу крематория, в том числе на то, как кремируются разные части тел. Такие экскурсии были очень популярны, особенно среди художников-авангардистов, которые с восторгом водили на них своих друзей и любимых. Типичны были проекты вторичного использования тепловой энергии, выделяющейся при сжигании тел, для отопления зданий общественного назначения. Однако российские крематории тех времен оказались недостаточно эффективны для реализации таких проектов. Интересно, что тогда родиной лучших крематориев и специалистов по кремации считалась Германия, а россияне, как и вся прочая Европа, были обречены тащиться в хвосте у немцев.
Такой бум этического и эстетического интереса к работе крематориев, конечно, невообразим после Холокоста. Известно, что и авангарду был присущ определенный антисемитизм: евреи считались расой, которая символизировала собой Ветхий Завет, а следовательно, воплощением прошлого par excellence. На этом основании можно даже заключить, что разделение между Ветхим и Новым Заветами послужилo парадигмой для всех последующих разделений старого и нового в европейской истории, что наиболее ярко отразилось в христианстве. Как хорошо известно, Просвещение тоже считало себя переходом к новой эре и неким новым заветам разума, аннулировавшим всё, что было связано с ветхим заветом прошлого – религиозным наследием. Не случайно многиe авторы эпохи Просвещения разработали свой специфический тип антисемитскoй риторики – антисемитские варианты веры в новаторство и обновление, которые воспринимались как радикальный разрыв с традициeй. Позже этот «прогрессивный» антисемитизм проявлялся у многих поборников прогрессивной левой идеологии, в том числе у Маркса. Он процветал и у многих авторов-авангардистов, даже у тех, кто – в отличие от Селинa или Эзры Паундa – напрямую с ним не идентифицировался.
Во многих отношениях в антисемитизме нацистов отразилось это антисемитское стремление к новому началу – началу, которое в своем тотальном отрицании прошлого требует сжечь труп прошлого. Теософская доктрина, говорившая о сменяемости космических эпох и известная и популярная как в авангардных кругах, так и среди нацистов, считала евреев более древним народом, нежели арии. Согласно этой теории, великий пожар, который ознаменует начало новой эры арийской расы, сотрет с лица мироздания все старые расы, и прежде всего евреев. Не случайно уничтожение евреев обычно называется Холокостом – словом, которое изначально означает не что иное, как великую жертву всесожжения, которой ознаменуется начало новой эпохи. То, как легко и широко этот термин прижился в христианской культуре,
