Частные случаи - Борис Ефимович Гройс
Более того, из этого пепельного архива Хорн удаляет не только все миметические подобия, но также и все малейшие материальные следы сходства с сожженными предметами. Собранный ею пепел – однородная масса, из которой уже невозможно вычленить «индивидуальный» прах, оставшийся от той или иной конкретной вещи. Все пеплы перемешаны. Границы, разделявшие конкретные тела и предметы, исчезли. При таком смешении тел все их индивидуальные, отличительные и зримые черты растворяются и распыляются. Разница между индивидуальным предметом и окружающей его средой перестает определять судьбу этого предмета. Растворение всех вещей в их пепельном состоянии непосредственно указывает на самую древнюю и одновременно самую современную из всех утопий, которые уже многие тысячелетия господствуют над политическим и художественным воображением человечества. Речь идет об освобождении человека от онтологически предопределенного одиночества и входe в единую и всеобъемлющую общность со вселенной как целым. Холодный коллективизм пепла наглядно представляет воплощение этой утопии – гораздо более успешное, чем чрезмерно расхваленное экстатическое братство, к которому столь многие стремились.
Конечно, и ранее были случаи тематизaции и эстетизации этoй формы постромантического, но также и постмортального коллективизма. Например, Эрнст Юнгер был зачарован видом массы человеческих трупов, коллективно разлагавшихся на полях Первой мировой войны в противоположность привычному процессу индивидуального разложения тела в могиле: «Все тайны могилы лежали открыто в такой чудовищности, перед которой поблекли самые безумные сны». Совместный процесс разложения на поле битвы объединил всех тех, кто при жизни был неизбежно разобщен. Позже этот коллективизм смерти, свойственный войне, был описан Роже Кайуа, со ссылкой на Эрнста Юнгера, как празднество разрушения старого мира, с его разделениями, ограничениями и одиночеством, и прихода новой волевой эпохи посредством опытa радикального освобождения от оков индивидуального. Тем самым коллективное разложение трупов, которыми любуются Юнгер и Кайуа, вписывается во всеобъемлющий процесс жизни. Так согласно традиции, которая характерна для всех земледельческих культур, разлагающееся тело сравнивается с зерном, которое нужно зарыть в землю, чтобы из него выросли побеги новой жизни. Однако пепел, напротив, манифестирует в первую очередь свою абсолютно неорганическую природу. Пепел напоминает о фрейдовском стремлении к смерти, описанном им в «По ту сторону принципа удовольствия» как стремление вернуться к тому неорганическому, минеральному, рассеянному состоянию, которое предшествует всем формам жизни, но в первую очередь бесповоротно уничтожает всякую возможность индивидуальной жизни и любой памяти. Из пепла уж точно ничего не вырастет, а значит, в нем уж точно нет никакого оптимизма. Он сигнализирует об отказе от любой надежды на реинкарнацию. Следовательно, из собранного и заархивированного пепла уже не сможет восстать никакой феникс, и даже коллективный феникс, – ведь этот пепел остался от огня вовсе не космического, а всего лишь технического происхождения.
Жесткая радикальность этого произведения Ребекки Хорн, вне всякого сомнения, продиктована непосредственной близостью инсталляции к самому Бухенвальду и тем, что она явно отсылает к Холокосту и к сожжению трупов, которое было частью modus operandi для Холокоста. Художественное осмысление темы Холокоста, конечно, имеет долгую традицию. Однако, хотя это художественное осмысление принимало самые различные формы и породило множество произведений самого различного эстетического и концептуального характера, всё же можно сказать, что подавляющему большинству этих произведений свойственно общее стремление их авторов противопоставить работе уничтожения и забвения, которую осуществлял Холокост, работу воспоминания и воссоздания. История осознания Холокоста полна многочисленных и разнообразных попыток компенсировать понесенную утрату, восстановить и стабилизировать память о разрушенном и похороненном прошлом, ретроспективно возродить и разорванную еврейскую традицию, и утраченное наследие «хорошей немецкой культуры» и вдохнуть в эту традицию новую жизнь. Это объясняет, почему в большинстве художественных произведений на тему Холокоста фигурируют фотографии, надписи на камнях, похожих на надгробия, и из этого рождается надежда на некое возрождение всех символов институциональной памяти. В результате накапливаются документы, изображения, тексты, видео, кинопленки, в интернете возводятся виртуальные синагоги, открываются музеи и центры, полные документальных свидетельств, где симулируется символический опыт очевидцев и предлагается наглядное переживание разрушенного прошлого. Короче говоря, идет интенсивный поиск любых крупиц прошлого.
Однако, как бы ни относиться к этим многочисленным научным и художественным попыткам воссоздать выжженное прошлое, очевидно, что Ребекка Хорн в своем проекте использует совершенно иной подход. Ее инсталляция, несомненно, тоже архив, но, как мы уже видим, другой – архив не памяти, а забвения. Собрание разбросанного пепла, не конкретного праха, каким-то образом опознанного в ходе целенаправленного поиска останков, а просто неизвестно чьего, случайно найденного, бесцельно и безымянно рассеянного пепла. Задача этого архива – не помочь нам загладить исторический разрыв и навести мосты через разлом, который отделяет нас от погибших, а наоборот: заявить о невозможности наладить такую связь между нами и выжженным прошлым. Пепел, собранный и выставленный спрессованным в камень, препятствует любой работе воспоминания. Поэтому он более никак не связан с тем, чей это был прах и откуда он взялся, – весь этот пепел становится стеной, безвозвратно отделяющей нас от прошлого. Любые попытки заново установить связь с прошлым обречены на поражение. Здесь от работы памяти приходится отказаться: она не может продолжаться, поскольку все формы и следы, которые могли бы привести нас к прошлому, стерты и развеяны. Все прочие элементы, из которых состоит двухчастная инсталляция в Веймаре, подтверждают и подчеркивают невозможность двигаться дальше – они отрицают шанс на продолжение и стабилизацию исторического поиска. Вагонетка пытается ехать по рельсам дальше, но не может проехать. Слышно, как вверху жужжат пчелы, но им уже не вернуться в родные ульи. Движение начинается снова и снова, но все попытки продолжить это движение постоянно наталкиваются на препятствия и в итоге терпят
