Русские парижане глазами французской полиции ХVIII века - Александр Фёдорович Строев
С зарею вставши, Менандр везде побывает,
Развесит уши везде, везде примечает,
Что в домех, что в улице, в дворе и в приказе
Говорят и делают. О всяком указе,
Что вновь выдет, о всякой перемене чина
Он известен прежде всех, что всему причина,
<…> где кто с кем подрался,
Сватается кто на ком, где кто проигрался,
Кто за кем волочится, кто выехал, въехал,
У кого родился сын, кто на тот свет съехал.
Когда же Менандр новизн наберет нескудно <…>
Встретит ли тебя – тотчас в уши вестей с двести
Насвищет, и слышал те из верных рук вести[163].
Кто этот Менандр, чьи прототипы отыскиваются в «Характерах Теофраста» (раздел «О хождении новостей») и «Характерах, или Нравах нынешнего века» (главы «О творениях человеческого разума» и «О достоинствах человека») Жана де Лабрюйера? Прежде всего, в нем распознается хорошо знакомая парижанам XVIII в. фигура вестовщика – профессионального сборщика и распространителя новостей, охочего до слухов и сплетен. Услугами этих людей охотно пользовалась полиция[164].
В 1749 г. аббат Октавиано Гуаско публикует прозаический перевод «Сатиры III» на французский язык – перевод довольно точный, но развернутый и дополняющий подробностями некоторые места оригинала. Это в особенности коснулось тех тем, которые волнуют полицию: карточная игра («где кто проигрался»), любовные похождения знати («кто за кем волочится»), прибытие иностранцев в Париж («кто выехал, въехал»), слухи и сплетни («что в домех, что в улице […] говорят и делают»). Трудно с точностью определить, кто был инициатором развернутых дополнений в переводе. По словам Гуаско, в конце жизни Кантемир переводил с ним сатиры на итальянский язык, затем аббат переложил их на французский[165]. Спустя несколько недель после смерти князя в «Журналь универсель» появился некролог в сопровождении отрывка из «Сатиры I», итальянский перевод которого, как уверяет журнал, был выполнен князьями Долгорукими[166].
Таким образом, видно, что князь Кантемир хорошо осведомлен о деятельности полиции. А вот полицейские информаторы плохо знают окружение русского дипломата. Генерал-полицмейстер Клод-Анри Фейдо де Марвиль помечает на полях рапорта о слежке за Кантемиром:
Продолжить наблюдения да сказать, что оные не вполне точны, ибо мне ведомо, что г-н Кантемир посещает множество мест, о коих вовсе в сем донесении не говорится, и принимает многих особ, кои никак не упоминаются (22 октября 1741 г.)[167].
Попытаемся вкратце описать парижский круг общения Кантемира, опираясь, помимо сведений полиции, на работы наших предшественников[168]. Из донесений соглядатаев следует, что Кантемир посещает дома советника парижского парламента Пьер-Алексиса Дюбуа, виконта д’Анизи; принца Карла Лотаринского, графа д’Арманьяка; и некоего графа или виконта де Руана (Григорий Лозинский и Марсель Эрар предполагают, что речь идет о виконте де Рогане). Русский дипломат часто бывает на улице Ришелье: либо у Франсуа-Оливье де Сенозана, главного интенданта по временным делам духовенства, либо у его брата, Жана-Антуана, президента одной из палат парижского парламента. Подобно Семену Нарышкину и своему секретарю Алексею Гроссу, князь посещает банкиров Жана-Клода Туртона и Кристофа-Жана Баура. Последний из них, как было сказано выше, – видный масон, но Кантемира, в отличие от Нарышкина, соединяют с ним финансовые дела, а не масонские.
Русский дипломат был завсегдатаем салона маркизы Сесиль де Монконсей, с которой он познакомился в свой первый визит в Париж в конце лета – начала осени 1736 г. В их переписке и беседах важное место занимает политика. Отправляя 23 июня (4 июля) 1741 г. в Санкт-Петербург информацию о решениях королевского совета, Кантемир сообщает, что источником сведений является маркиза де Монконсей, дама весьма осведомленная в международных делах, и просит не компрометировать ее[169].
Осведомленность маркизы объясняется ее близкой дружбой с Жерменом-Луи Шовленом, хранителем королевской печати и секретарем министерства иностранных дел (1727–1737); графом д’Аржансоном, военным министром (1743–1757); будущим маршалом Франции герцогом Ришелье и прочими сановниками. В 1736 г. маркиза знакомит князя со своим родственником кардиналом Мельхиором де Полиньяком, дипломатом и новолатинским поэтом, автором поэмы «Анти-Лукреций» (см. письмо Кантемира госпоже де Монконсей от 19 февраля 1737 г.)[170]. Как свидетельствуют полицейские донесения, русский дипломат в 1740‑е гг. переписывается и встречается с кардиналом.
В своем доме на улице Святого Доминика Антиох Кантемир принимает секретарей Алексея Гросса и Александра Модзалевского, а также русских, проживавших в Париже: графа Андрея Ефимовского, числившегося при посольстве, уже упомянутых Семена Нарышкина и братьев Долгоруких, князей Александра и Петра Хованских, графов Ивана и Василия Головиных, и прочих.
Французские гости приходят к русскому дипломату редко. Соглядатаи упоминают лишь имена членов одной семьи: Оливье дю Куэдика де Кердрена, главного секретаря ведомства каторжных работ и контролера казначеев ордена Людовика Святого, его супруги и их дочери, Жанны Дюбуа, виконтессы д’Анизи, жены члена парижского парламента. Инспектор Бернар Руссель пишет 3 ноября 1742 г.:
Имею честь доложить Вам, что первого числа сего месяца г-н князь Кантемир дал ужин трем дамам, из них одна г-жа д’Анизи, другая г-жа Депорт, а третьей имя узнать не удалось.
Вчера ровно в полдень он приехал в Тюильри и, явившись, прямиком отправился навстречу некоему частному лицу с двумя дамами, они прогуливались вместе до половины второго часа. <…> зовут его г-н Дегердрен [де Кердрен], он был со своей супругой. В отношении другой дамы, что была с ними, разузнать ничего не удалось, ибо проследить за ней не смогли[171].
За этими встречами, очевидно, стоит не светская учтивость, а профессиональный интерес. Таково мнение инспектора Жана Пуссо, с недоверием относящегося к русскому дипломату:
Что до его поведения здесь, то оно основано на расчете, коим определяется всякий его поступок, нет ничего, что бы он делал без намерения, и даже увеселения устраиваются нарочно; он вступил в знакомство со многими дамами и дает для них трапезы, действуя не из учтивости и не от любви к застольям, на которых он скучает чрезвычайно; но поскольку все те самые дамы могут знать, что говорится и делается, а он не может вести с ними беседу о серьезных делах во время визитов вежливости, то он собирает их всех у себя и, как заметит, что языки развязались, идет на все, чтобы их еще более раззадорить. Рассказавший мне о том человек утверждает, будто названный князь узнал таким образом столько, сколько б ему и десять шпионов не выведали (8 октября 1741 г.)[172].
Соглядатаи упоминают имена двух дам, которых посещает русский дипломат. Это Элен Эро, вдова интенданта полиции (1725–1739) Рене Эро, и Мари-Анна Амело, супруга министра иностранных дел – обе дамы с репутацией обаятельных ветрениц[173]. Рапорты полиции за ноябрь-декабрь 1741 г. сообщают также о ежедневных визитах князя к его любовнице, мадемуазель д’Энглебер. Инспекторам не удается проникнуть в дом, они знают лишь, что дама ждет от него второго ребенка[174]. Связь Кантемира с ней прекращается весной следующего года благодаря Монтескье[175]. Французского философа и русского дипломата связывало многое. Монтескье жил в Париже на той же улице, что и Кантемир; их лечил один и тот же окулист Клод-Дэе Жандрон[176]; издателя для переводов сатир Кантемира на французский язык нашел Монтескье; в библиотеке замка Ла-Бред хранился
