Бегущей строкой - Елена Сергеевна Холмогорова
Под тем же предлогом «погреться» тетя Паня впервые привела меня в церковь, благо, действующий храм – редкость в моем детстве – был буквально через два дома, знаменитая церковь Воскресения Словущего на Успенском Вражке. Было странно, немного боязно, и нестерпимо хотелось поделиться впечатлениями с родителями. Но тетя Паня строго-настрого запретила говорить кому бы то ни было о нашем походе под угрозой больше никогда его не повторить. И я молчала. Конечно же, я знала об Иисусе Христе, но главным образом как о персонаже литературном и живописном. Бог был для меня абстрактным понятием: что-то несомненно всемогущее, но выдуманное, вроде джиннов из восточных легенд или волшебников и фей из сказок братьев Гримм. Тетя Паня немногое могла добавить к моим знаниям, но когда мы ложились спать (а она укладывалась на раскладушке почти вплотную к моей кровати), я громким шепотом мучила ее вопросами, и наконец она пообещала, что ее подружка, служившая домработницей на пятом этаже, тетя Поля, принесет мне самую настоящую молитву, чтобы я ее выучила и могла прочитать наизусть в церкви.
Действительно, через какое-то время я получила листочек из школьной тетради в клеточку. Слова были написаны крупным, нетвердым, но разборчивым почерком. Улучив момент, я положила листочек на раскрытую тетрадь по арифметике и стала читать. Было загадочно, не очень складно и отчего-то жутко. Еще не успев уразуметь смысла, я испытала потрясение от безграмотности увиденного. Для меня, второклассницы, было непонятно, как это взрослая тетя Поля не знает правила «жи, ши пиши через и»! Потому что сверху крупно красовалось название «Жывые помощи». Да и раздельное написание предлогов не составляло для меня тайны. Но текст меня чрезвычайно разочаровал. Ясно было, что он призван защитить от льва, змия, таинственного беса «полу дневного» и летящей стрелы. Но это тонуло в вязких длинных предложениях, лишенных знаков препинания и падежных согласований. О том, чтобы учить эту невнятицу наизусть, не могло быть и речи. Я расстроилась, но образ живых помощей, добрых невидимок, рисуемый детской фантазией, был необыкновенно ярким и зримым. «Прошу вас, живые помощи, сделайте так, чтобы меня отпустили кататься на санках с горки», – вот все, что прошептала я в церкви. К счастью, никто не стал меня экзаменовать, я в свою очередь прекратила расспросы, и мы опять стали заходить «погреться» в галантерею.
Много лет спустя, прекрасно зная силу Девяностого псалма, я обомлела над страницей еще запрещенного, «тамиздатского» «Доктора Живаго». Поневоле оказавшийся в партизанском отряде Юрий Живаго вынужден участвовать едва ли не в единственном своем бою и старается, целясь в дерево, не задеть никого, но под его пулю случайно попадает молодой белогвардеец. И далее следует сцена, за которую Пастернаку досталось больше всего. Живаго рассматривает две ладанки: у нелепо убитого им юноши и у погибшего в том же бою красного телеграфиста.
Снятая с шеи красноармейца «истлевшая и стертая по краям сгибов бумажка… содержала извлечения из девяностого псалма с теми изменениями и отклонениями, которые вносит народ в молитвы, постепенно удаляющиеся от подлинника от повторения к повторению… В псалме говорится “Живый в помощи Вышнего”. В грамотке это стало заглавием заговора: “Живые помощи”».
В памяти вспыхнула давно и прочно забытая детская история, листочек в клетку, корявый почерк тети Поли и невнятные слова молитвы…
В частности, за этот эпизод распинали Бориса Пастернака, уличая в симпатии к врагам советской власти. И расправа эта по времени почти совпала с тем, когда я призывала живых помощей посодействовать исполнению моих детских желаний.
Прасковьи Ивановны, тети Пани моей, нет на свете больше тридцати лет. Она тихо окончила свои дни в клинике Ганнушкина, в полном беспамятстве, меня не узнавала, однако была неизменно ласкова при каждом свидании. В ее комнате на стене висела фотография: фальшивая-фальшивая, как умели снимать в ателье: я с белым бантом, в школьной форме, на груди октябрятский значок, а она в «кобеднешней» своей цветастой кофте – самой нарядной. А рядом почетная грамота в рамочке, украшенной бумажной розочкой, «Благодарность за активную работу в родительском комитете» – окна в нашем классе всегда сверкали – единственная награда за всю ее одинокую, полную трудов жизнь.
Я всегда поминаю ее в молитвах. И знаю, что она продолжает быть моей заступницей, там, на небесах.
«Радуйтесь с трепетом!»
Служите Господу со страхом и радуйтесь с трепетом.
Пс. 2:11
Я долгие годы не хотела ехать в Израиль. И, в общем, догадывалась, что меня удерживало. Как живут там уехавшие из России – по-разному, по-разному, конечно, но в принципе я понимала. И, честно говоря, мне это было не очень интересно. Как живут коренные или укоренившиеся израильтяне – тоже. Для меня это была, прежде всего, Святая Земля, земля Христа, и все во мне противилось тому, чтобы неизбежно видеть на ней сегодняшнюю жизнь во всей полноте. Я боялась спугнуть что-то самое драгоценное в моей вере – подвиг Иисуса, добровольная его жертва должны быть отделены от туристических декораций.
Решение отправиться в Израиль, причем немедленно, явилось одним зимним утром, сразу после пробуждения. Я ясно поняла, что не хочу ехать гостем, коллекционером достопримечательностей, не хочу предпринять путешествие, но жажду совершить паломничество. Через пять минут я уже звонила в паломническую службу. Виза была не нужна, но подходящей группы не было: Крещение прошло, теперь групп какое-то время практически не будет – не сезон, да и праздников нет. Но я как раз желала избежать толп, а ждать не могла и буквально умоляла подыскать что-нибудь. Через полчаса мне перезвонила милая девушка и сказала тоном, не оставляющим сомнений в том, что она, конечно, поработала, но меня едва ли устроит то, что она может мне предложить. Группа прихожан из Сибири во главе с отцом Михаилом летит через неделю с пересадкой в Москве, и у них свободно одно место. Это был идеальный вариант. Я помчалась в агентство. Программа стандартная – христианские святыни, условия размещения и питание более чем скромные. Единственная роскошь, которую я себе позволила, – одноместный номер, впрочем, пары для меня и не было.
