Камерные репортажи и житейские притчи - Ева Михайловна Меркачёва

Ева Михайловна Меркачёва

Камерные репортажи и житейские притчи

Камерные репортажи

«…B темнице был, и вы пришли ко мне»

— Светлячков! На выход! — крикнула надзирательница, открыв дверь камеры. И вздохнула, глядя на заключённого: — Господи, кому ж ты такой нужен? И кто ж за тебя волноваться-то может? Иди, горе луковое.

— Куда? — с детским интересом поинтересовался он.

— Пришли к тебе.

Внешность Светлячкова поражала. Ему явно не могло быть больше 30 лет, но выглядел почему-то, как старик: беззубый рот, неестественная худоба и нездоровый блеск в глазах.

Надзирательница проводила арестанта до следственного кабинета, где его ждали «общественники».

— Здравствуйте, ваша жена обратилась к нам… Вы плохо выглядите. Болеете?

— Немного… ВИЧ, гепатит. А туберкулёз — пролеченный, — как бы извиняясь, произнес заключённый и закашлялся.

— Ох и букет у вас! — посочувствовала женщина. — Откуда же такое на вас свалилось? Вы ведь ещё молодой совсем.

— Наркоманил. Но потом бросил, взял себя в руки. Не верите? Сразу не получилось, потому перешёл с наркотиков на алкоголь. И вот, попался из-за ерунды. Если бы не это, и пить бы бросил.

— Тут-то точно бросите.

— Ага. Как думаете, вылечусь? А то тюремный доктор мне сказал, что долго не протяну, и потому лекарства на меня не стоит тратить…

— Врёт ваш доктор. Пугает. Это чтобы вы занялись своим здоровьем, наконец.

— Я так и подумал.

— А лекарств мы достанем. Жена вон какая у вас! Как переживает! Звонит нам каждый день. Просила передать, что любит и будет ждать сколько нужно.

— Скажите ей, что и я люблю!

— Передадим. Мы сейчас с врачами поговорим, чтобы вас хорошо лечили. Но вы же понимаете: если у вас самого настроя на выздоровление не будет — это всё бесполезно.

— Будет-будет! Спасибо вам!

Заключённый с выражением блаженства смотрел на посланцев из вольного мира, улыбался беззубым ртом. И вдруг по памяти, не сбившись ни разу, прочёл стих из Евангелия от Матфея: «Скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: «Придите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне». Тогда праведники скажут Ему в ответ: «Господи! Когда мы видели Тебя алчущим и накормили? Или жаждущим, и напоили? Когда мы видели Тебя странником и приняли? Или нагим, и одели? Когда мы видели Тебя больным или в темнице и пришли к Тебе?» И Царь скажет им в ответ: «Истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне». Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: «Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его: ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен и в темнице, и не посетили Меня». Тогда и они скажут Ему в ответ: «Господи! Когда мы видели Тебя алчущим или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице, и не послужили Тебе?» Тогда скажет им в ответ: «Истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне». И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную» [1].

В кабинете повисла тишина. Нарушила её надзирательница.

— Всё? Забираю?

Она вывела заключённого в коридор и вернулась:

— Я очень извиняюсь. Но то, что вы ему говорили, это правда?

— О чём?

— Ну, что его дома жена ждёт и любит.

— Правда, конечно.

— Надо же! Он же такой… Конченый, одним словом. Пропащий. Как такого любить можно?

— А она любит! Говорит о нём с нежностью. И чувствуется, что образованная женщина.

— Но вы же сами его видели!

— Видели… Порой мы видим многое, но не замечаем главного.

— А что это он цитировал?

— Писание.

— О чём?

— Как раз об этом.

Кому служить?

— Видали живого генерала? — открывший дверь в камеру белобрысый охранник оскалился.

В камере было человек двадцать уголовников, у некоторых нынешний арест — уже третья или даже пятая ходка.

— Давай его сюда, мы тут его рвать будем! — пошутил самый молодой, с забитой татуировками шеей.

Вся камера загоготала.

— Я серьёзно. Сейчас приведём. Встретьте его со всем «почтением». — И шёпотом многозначительно добавил: — Конторские попросили. — А потом снова во весь голос: — Но только без синяков и травм! И смотрите, чтобы не «вздёрнулся».

Оперативник стукнул железным ключом по двери в знак серьёзности своего последнего пассажа. Потом побледнел (видимо, представил, что будет, если с генералом что-то сделают):

— Он должен быть живым и здоровым! Но при этом жалеть, что он и здоров, и жив. Понятно?

— А чё ты нам тут приказываешь? Это ты конторе служишь, а не мы, — один из уголовников сверкнул железными зубами.

— Давайте по-хорошему. Мы к вам не лезем. Шмона уже сколько у вас не было? То-то. «Дороги» гоняете, мобилу вон даже не прячете. Оборзели вконец… А мы тут на всё глаза закрываем. Так что давайте один раз послужите родине, — ухмыльнулся охранник.

— А что нам за это будет? За то, что вашему генералу станем нянюшкой, а он нам жёнушкой? — лежавший на втором ярусе нар мужчина лет сорока сказал это негромко, но так, что услышали все. Он был лысый, при этом казалось, природа изначально не предполагала наличия волос на его идеальной формы черепе.

— Давайте не наглейте. Если конторские узнают, что вы быкуете, все поедете на этап во Владимир. Ясно? — вдруг разозлился охранник.

— Ясно, чего уж яснее…

В камере наступила пауза. Слова «Владимир» здесь боялись больше всего, даже вслух старались не произносить. Под «Владимиром» подразумевался воспетый шансонье Владимирский централ. Одна из самых строгих и страшных тюрем России.

Владимирский централ, ветер северный.

Этапом из Москвы, зла немерено.

Лежит на сердце тяжкий груз… [2]

— напевал охранник известную песню, заменив Тверь Москвой.

Камера молчала. Двадцать пар глаз смотрели на него с