Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 2 - Балинт Мадьяр
Аргумент восстановления справедливости ставит приемную политическую семью в позицию непререкаемого морального авторитета и дает ей полную свободу в выборе жертв хищничества. Фактически, как мы писали в предыдущей главе, в фазе выслеживания, когда хищник выбирает себе добычу, он должен учитывать множество факторов [♦ 5.5.4.1], и ни один из них не следует из аргумента о восстановлении справедливости. Этот аргумент является фасадом именно потому, что, хотя он и объясняет любые случаи хищничества, все же он не может являться основанием для фактического хищничества. Кроме того, таким же образом из этого аргумента не следует необходимость группы бенефициаров, то есть невозможно понять, почему именно олигархи и полигархи (и кровные родственники) приемной политической семьи являются «справедливыми» обладателями состояния, а не кто-либо другой. Так, если политику и можно вывести из аргумента Ланци, это будет (1) единичное действие с (2) более прицельным поиском тех собственников, кто действительно приобрел свое имущество обманным путем, и (3) последующее нормативное перераспределение собственности среди тех, кому она принадлежит по праву (предположительно, народу [♦ 5.5.2.2]). Однако это перераспределение носит дискреционный характер и перемещает собственность именно во владение приемной политической семьи не из соображений справедливости, а исключительно в интересах элит, следовательно, можно утверждать, что правящая элита действует в собственных интересах. Другими словами, поскольку восстановление справедливости не является мотивом деятельности государства, у нас нет оснований полагать, что оно в действительности управляется такой идеологией. При этом у нас есть все основания полагать, что государство действует по принципу интересов элит, потому что этот принцип обладает объяснительной силой, тогда как восстановление справедливости – это лишь идеологический фасад, в котором значение понятия «справедливость» определяется и переопределяется в соответствии с функциональной когерентностью, функциональность которой заключается в направлении всех усилий на личное обогащение приемной политической семьи[652].
6.4.2. Идеологический спрос: от политики идентичности до конспирологических теорий
До этого момента мы рассматривали идеологический спрос на политическом рынке. Мы определили идеологии как системы убеждений, используемые политическими акторами для получения народной поддержки своих действий. Кроме того, мы провели различие между акторами, для которых идеология выполняет руководящую функцию, то есть управляемыми идеологией, и теми, для кого она является лишь основанием их легитимности, предоставляющим карт-бланш на определенную деятельность, то есть пользующимися идеологией. Но в каждом из этих случаев идеология является «политическим продуктом», который поставляют и продают политические акторы. Другой стороной этой «сделки» являются люди, которые олицетворяют идеологический спрос на политическом рынке и «покупают» «поставляемые» им идеологии [♦ 4.3.3.1].
В этой части мы подробно рассмотрим идеологический спрос, в частности спрос на популизм, и то, каким предложением отвечают на этот спрос пользующиеся идеологией популисты. Вначале мы даем краткий обзор истоков политики идентичности и того, как ее применяют популисты. Затем мы обращаемся к триаде «бог – нация – семья», которая является краеугольным камнем идентичности для людей и эффективным инструментом для пользующихся идеологией популистов. Далее мы даем определение понятию «враг», то есть актору, который в популистском нарративе представляет опасность для данной идентичности и которого выбирают те, кто «поставляет» идеологию в функционально-когерентной манере. Наконец, мы указываем на то, как политика идентичности выливается в теории заговора, и какие функции они выполняют в популизме с точки зрения спроса, а также предложения.
6.4.2.1. Функциональная когерентность спроса на популизм на Западе и на Востоке
Функциональная когерентность присуща не только популистам, применяющим идеологию. На самом деле особую функциональную когерентность можно обнаружить и у электората популистов[653]. Она проявляется в выборе той идеологии, которая наилучшим образом способствует сохранению их социального и экономического статуса. Этот выбор не всегда последователен с точки зрения ценностей, а люди принимают изменения в нарративе или могут относиться к нему, применяя двойные стандарты (то есть допуская некоторые исключения). Однако им важно иметь идеологию, которая легитимным образом защищает их статус от угрожающих факторов, процессов и людей.
Угрожающие факторы на Западе и на Востоке отличаются друг от друга. На Западе, согласно теории о культурной реакции, предложенной Пиппой Норрис и Рональдом Инглхартом[654], в 1970-е годы наблюдался рост поддержки социально-либеральных, прогрессивных ценностей, таких как секуляризм, космополитизм, открытость к разнообразию стилей жизни и народов, поддержка прав ЛГБТ и т. д. По утверждению авторов, приверженность к постматериалистическим ценностям возникла в результате удовлетворения материальных потребностей, то есть достижения беспрецедентно высокого уровня экзистенциальной безопасности[655]. Однако они полагают, что материальному благополучию угрожают иммиграция и культурные различия, с одной стороны, и экономические трудности – с другой, особенно обусловленные политическими мерами, которые приближают глобализацию. Как отмечают авторы, люди, «чьи жизненные шансы традиционно были под защитой национальных границ ‹…›, воспринимают их ослабление как угрозу своему социальному статусу и безопасности»[656]. Основное положение авторов заключается в том, что эти угрозы отменили достижения экзистенциальной безопасности 1970-х годов и вызвали так называемую культурную реакцию: люди отреагировали в соответствии со своими «авторитарными рефлексами» и начали требовать (политической) защиты во имя безопасности – против нестабильности и беспорядка – и во имя сохранения традиций – против приезжих и расовых / этнических меньшинств[657]. Еще одна теория, кратко изложенная в книге Фрэнсиса Фукуямы «Идентичность»[658], необходима нам для того, чтобы объяснить, что эти процессы усиливались политической сферой, в которой практиковалась так называемая политика идентичности (см. Текстовую вставку 6.4). Фукуяма утверждает, что уникальная идентичность, выражающаяся в общности взглядов людей определенной нации, была раздроблена на различные идентичности, которые противоречат друг другу. По иронии судьбы, спустя четверть века Фукуяма согласился с Хантингтоном, который в своем «Столкновении цивилизаций» раскритиковал западную интеллигенцию за нападки на национальную идентичность и ее дробление, вызванное вниманием к правам группы (а не личности). В 1996 году Хантингтон утверждал, что западная цивилизация должна отказаться от «сеющих распри чарующих призывов к мультикультурности»[659]; в 2018 году Фукуяма указывает на раздробленность или «постоянно растущий круг различных групп идентичности, закрытых от посторонних»[660] и связывает их с мультикультурализмом. Точнее, он обвиняет в этом политику идентичности, которая обособила маргинальные группы, представив их не частью единой нации, а исключительными «племенными» группами, которые отличаются от остального общества и, следовательно, имеют право на привилегии. Фукуяма утверждает, что эти изменения подпитывают правую политику идентичности, поскольку социальные группы, имевшие высокое положение в социальной иерархии, начали ощущать пренебрежение к себе и относительную потерю статуса,
