Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 2 - Балинт Мадьяр
Хотя либерально настроенные критики часто высказываются по поводу рациональности политики государства, формирующего капиталистическую страту, экономическая состоятельность аргумента не играет особой роли, поскольку тот не сопровождается политической программой действий, которую утверждает, или, точнее, конкретная политика, для обоснования которой он используется, не следует из него. Единственное, что легитимирует такой аргумент, это предоставление (дискреционных) услуг неэффективным акторам. Однако привычный этатизм не предполагает, что лица, лояльные верховному патрону, или даже его кровные родственники должны становиться «национальными» лидерами в экономике, или что кто-то может в случае нелояльности внезапно потерять свой «национальный» статус [♦ 3.4.1.4]. Следовательно, этот нарратив начинает соответствовать реальности, только если заменить (1) нацию и национальные интересы на приемную политическую семью и ее интересы, а (2) отношения между участвующими в этом цикле взаимной поддержки на патронально-клиентарные. Но такая замена, которая могла бы привести нарратив в соответствие с двумя фундаментальными компонентами патрональной автократии, далеко не очевидна, и на деле ничто в исходной цепочке рассуждений не указывает на ее необходимость. Отсюда следует, что этатизм патрона-автократа – это фасадная идеология, которая требуется лишь для того, чтобы подтолкнуть любого, кто выступает против экономической патронализации, в сторону незаконного статус-кво свободного рынка.
Второй аргумент, используемый для оправдания как незаконного фаворитизма, так и хищничества, это антилиберализм. Это понятие также связано с отсутствием доверия, но на этот раз не к рыночной экономике в целом, а к определенной «неолиберальной» политике, которая «сбила нацию с пути». Оно может содержать практически любую критику действий более либеральной направленности, предпринятых в прошлом: «безусловное» принятие иностранного капитала, «неконтролируемое господство» транснациональных корпораций (банков и т. д.), которые осуществлялись за счет трудящихся соотечественников и через приватизацию «национальных богатств», накопление государственного долга и т. д.[646]
Лечение, предлагаемое в этом случае, опять же государство, но не в духе всеобщей веры в него, а в виде мандата, позволяющего обратить вспять эти конкретные процессы при помощи средств государственного вмешательства. Как пишет ведущий экономист правительства Орбана, «накопившиеся проблемы и напряженность присутствовали в Венгрии не только в экономической, но и в социальной сфере из-за [помимо других причин] достигнутого в течение предыдущих восьми лет благополучия, обусловленного кредитами, за которым последовало крушение экономики. ‹…› В этой ситуации, при поддержке большинства в две трети парламента, правительство, не избежав конфликтов, инициировало радикальные изменения практически во всех сферах экономической политики. ‹…› Короче говоря, новое правительство определило достижение общего блага прежде всего через реализацию совместного функционирования активного рынка труда и, при необходимости, государства, которое в полной мере представляет национальные интересы. Это положило начало радикальным изменениям в практике предыдущих двадцати лет, которая базировалась на ‹…› так называемом Вашингтонском консенсусе, рекомендованном международными организациями и основанном на неолиберальной экономической философии»[647].
Этот аргумент тоже используется в качестве фасада, прикрывающего патрональную политику, выражающуюся в дискреционном бюджетном и регуляционном вмешательстве (которые используются для объяснения и фаворитизма, и хищничества [♦ 5.5.4.1]). Аргументы против неолиберализма делегитимируют идею о том, что вход на любой рынок должен быть ограничен для государства, а борьба с транснациональными корпорациями оправдывает препятствование их нормальной работе, которое осуществляется через нормативные акты и налогообложение, при том что местным конкурентам предоставляется дискреционная поддержка. Однако из этого не следует, что из всех многочисленных экономических акторов в стране поддержку обязательно получают лояльные олигархи и подставные лица приемной политической семьи. Посредством дискреционного вмешательства обеспечивается именно сбор ренты для тех, кто соответствует антропологическому характеру приемной политической семьи [♦ 3.6.2], так как государство «выбирает лидеров» экономики, а интенсивность (иностранной) конкуренции снижается [♦ 2.6][648]. Кроме того, тогда как менее мобильные иностранные компании вынуждены оплачивать крышу или подвергаться присвоению, более мобильных либо оставляют в покое, либо могут даже привлечь в страну снижением налогов и другими дискреционными услугами. В Венгрии, экономика которой более тесно связана с внешними рынками, чем другие патрональные автократии, такие соглашения даже принимают формальный вид: правительство заключает с транснациональными корпорациями так называемые соглашения о стратегическом партнерстве [♦ 7.4.5]. Многое из того, что производят эти партнеры, не продается на венгерских рынках, и поэтому при помощи законов невозможно установить для них экономически обоснованную прибыль, но в то же время они создают для венгров рабочие места и платят налоги с их заработной платы в стране. Что касается идеологии, необходимо отметить несоответствие между прагматичным отношением к транснациональным корпорациям и жесткой антитранснациональной риторикой, которая в очередной раз указывает на фасадный характер антилиберализма.
Наконец, аргумент, который используется специально для легитимации хищничества, – это восстановление справедливости. Отправной точкой этого аргумента является несправедливый характер первоначальной структуры собственности, которая сформировалась мошенническими методами, такими как трансформация власти в период приватизации [♦ 5.5.2.2]. На основании этого диагноза предлагаемое лечение представляет собой один из способов политической реорганизации структуры собственности, при котором собственность отбирается у необоснованных собственников и передается тем, кто ее заслуживает («национальным» акторам, если связать этот аргумент с фундаментом популизма)[649]. Один из главных идеологов Орбана и ректор Университета Корвина, Андраш Ланци красноречиво излагает этот аргумент: «То, как мы оцениваем реорганизацию собственности, произошедшую после смены режима, имеет решающее значение. Смене режима предшествовал период спонтанной приватизации, когда люди, приближенные к коммунистической власти, могли легко и незаконно завладеть государственной собственностью. Тем не менее этот период довольно скоро закончился, и более поздняя законная приватизация дала возможность многим товарищам на различных условиях накопить состояние. ‹…› Не надо морочить мне голову, называя происходящее сегодня „воровством“ или „коррупцией“. Нет, политическая революция не может не вызвать экономических последствий. ‹…› В ходе выборов на кону всегда стоит принцип: демократическое представительство подразумевает не только избранных народом людей, но и удовлетворение их чувства справедливости»[650]. (Подобные аргументы, а также пересмотр результатов приватизации были центральной темой и в других посткоммунистических странах[651].)
Функциональным последствием восстановленной справедливости является легитимация дискреционной реорганизации структуры собственности, в ходе которой верховный патрон ничем не ограничен как в выборе бенефициаров, так и потенциальных жертв для захвата собственности. Это не так очевидно, потому что аргумент касается добытых обманным путем материальных ценностей членов номенклатуры и посторонних лиц. Их можно идентифицировать как отдельную группу людей, у которой (в соответствии с нарративом) необходимо отнять собственность. Однако сама формулировка этого аргумента объявляет изначальную структуру собственности несправедливой и, следовательно, определяет (1) любое противодействие реорганизации как безосновательную защиту статус-кво,
