Борис Фрезинский - Писатели и советские вожди
Несомненным противником «отлучения» Андре Жида от антифашистского писательского сообщества был Андре Мальро. Иностранная комиссия Союза писателей СССР в 1937 г., отслеживая поездку Мальро в США для сбора средства в помощь республиканской Испании, фиксировала его высказывания, касавшиеся А. Жида. В частности, текст интервью, которое 9 марта 1937 г. Мальро дал левому американскому журналу «Нью массес». На вопрос: «Вы, понятно, знаете книгу Андре Жида „Возвращение из СССР“ и что она используется врагами Советского Союза. Каково Ваше мнение об этой книге и какова позиция Жида сейчас?» — Мальро ответил дипломатично: «Мнение, которое Жид высказал в этой книге, не окончательно. Я знаю, что он срочно пишет другую книгу на ту же тему. Как мне известно, название этой книги будет „Пересмотр“, что дает возможность предположить, что он имеет в виду пересмотр своих убеждений. Твердо я не могу сейчас утверждать. Нужно подождать, пока книга будет опубликована»[912]. Трудно сказать, заблуждался Мальро сам или вводил в заблуждение сознательно, но шквал советских враждебных откликов на книгу «Возвращение из СССР» поразил А. Жида, и он действительно начал работать над дополнением к ней. Текст, опубликованный им в июне 1937 г. под названием «Поправки к „Моему возвращению из СССР“», содержал и факты и формулировки, от публикации которых он прежде воздерживался. Если это и был «пересмотр», то в сторону еще более резкой критики режима Сталина. Вот всего два фрагмента:
«Критику и свободу мысли называют в СССР „оппозицией“. Сталин признает только одобрение всех; тех, кто ему не рукоплещет, он считает врагами. Нередко он сам высказывает одобрение какой-нибудь проводимой реформе. Но если он реализует какую-нибудь идею, то сначала убирает того, кто ее предложил, чтобы лучше подчеркнуть, что эта идея его собственная. Это его способ утверждать свою правоту. Скоро он будет всегда прав, потому что в его окружении не останется людей способных предлагать идеи. Такова особенность деспотизма — тиран приближает к себе не думающих, а раболепствующих…
Сталин боится только тех, кто честен и неподкупен <…>. Мне не по себе, когда я вижу ложь. Мой долг — ее разоблачить. Я служу истине, и если партия не признает ее, тогда я не признаю партию»[913].
Клеймо «предателя» было поставлено в СССР на Андре Жиде надолго. Первым, кто еще в хрущевскую оттепель написал в СССР об Андре Жиде по-человечески — был Илья Эренбург, посвятивший А. Жиду главу в мемуарах «Люди, годы, жизнь»[914]. Но о переиздании книг А. Жида, а тем более о переводе «Возвращения из СССР», тогда не могло быть и речи. Только когда до распада СССР оставался всего один год, эта книга вышла в Москве. Кажется, теперь спорить с ее автором не о чем — наши новые реалии лишь подтверждают его правоту. Впрочем, кто возьмется предсказывать российское завтра?..
А. Жиду за два месяца поездки по СССР удалось разглядеть и сформулировать многое. Иным наблюдавшим советскую жизнь изнутри на это не хватило жизни. Но теперь многое из подмеченного им выглядит едва ли не банальностью (конечно, если забыть, что прошло 70 лет).
Приведем, для примера, несколько суждений Андре Жида 1936 г.:
«Очень часто друзья СССР отказываются видеть плохое, или, по крайней мере, его признавать. Поэтому нередко правда об СССР говорится с ненавистью, а ложь с любовью»;
«В стране, где рабочие привыкли работать, стахановское движение было бы ненужным»;
«То, что Сталин всегда прав, означает, что Сталин восторжествовал над всеми. „Диктатура пролетариата“ — обещали нам. Далеко до этого. Да, конечно: диктатура. Но диктатура одного человека, а не диктатура объединившегося пролетариата, Советов. Важно не обольщаться и признать без обиняков: это вовсе не то, чего хотели. Еще один шаг, и можно будет сказать: это как раз то, чего не хотели»[915].
Через два года после Парижского конгресса, в 1937-м., многие поняли, что этот шаг сделан.
IV. Акт второй — Испания, 1937
Начнем с констатации: к 1937 г. штаб конгресса, руководивший аппаратом Ассоциации писателей, оскудел. Перечислим потери, их много, и они значительны. Умер Горький, умер Барбюс, был отлучен Андре Жид; трое самых энергичных и главных практических организатора Парижского конгресса (Мальро, Эренбург, Кольцов) с лета 1936-го отключились от непосредственной работы: они были заняты испанскими делами. Кольцова направил в Испанию Сталин. Эренбурга, настойчиво этого добивавшегося, послали «Известия» после того, как соответствующее решение приняло Политбюро. Мальро принимал решения сам. Эренбург, бывший все 1930-е гг. его близким другом и надолго расставшийся с ним в 1940 г., так написал о Мальро в мемуарах: «Это человек, который всегда живет одной страстью; я знал его в период увлечения Азией, потом Достоевским и Фолкнером, потом братством рабочих и революцией. В Валенсии он думал и говорил только о бомбежках фашистских позиций, а когда я заговаривал о литературе, дергался и замолкал… В Валенсии для Мальро это было не литературным сюжетом, а боевыми буднями: он воевал»[916].
Кольцов добирался до Испании через Париж, где договорился о полете в Барселону именно с Андре Мальро, формировавшим французскую эскадрилью в помощь испанским республиканцам. 8 августа 1936 г. Кольцов тайно прилетел в Барселону на самолете, который пилотировал знаменитый француз Абель Гидес. В следственных показаниях на Лубянке М. Кольцов (апрель 1939 г.) поведал и об этом: «В Париже я застал Мальро организующим французскую неофициальную помощь испанским республиканцам. Так как сообщение было в этот момент прервано, он сказал, что предоставит мне для перелета военный бомбовоз, и, действительно, на другой же день дал мне „Потез“, на котором я перелетел Пиренеи. Он сам прилетел следом за мной в Барселону, а затем в Мадрид, где развернул свою интернациональную эскадрилью. На первых порах она играла некоторую роль, но затем разложилась <…>. У Мальро начались конфликты с Марти[917], с правительством, с компартией, он разругался со всеми и уехал до 1937 года, когда появился на втором конгрессе писателей»[918].
1. Сомнительное решение проводится в жизньПосле отлучения Андре Жида в Париже продолжал активно функционировать только коммунистический блок в Ассоциации писателей. К тому же война в Испании занимала многих литераторов. Можно без большого преувеличения утверждать, что цвет мировой литературы той поры не был на стороне Франко, и даже те, кто первоначально находил известные оправдания франкистам, как, скажем, Мигель де Унамуно, — позже отшатнулись от них. Правда, надо признать, что беспардонное вмешательство в дела республиканцев разветвленной сети агентов НКВД, осуществленные ими провокации и убийства оттолкнули от Республики и немало ее сторонников на Западе.
Эренбург вспоминал: «Казалось, я должен радоваться: Ассоциация писателей, над созданием которой я потрудился, собирает конгресс в Мадриде, как было решено еще перед началом войны. Это приподымет испанцев. Да и на всех произведет впечатление — впервые писатели соберутся, чтобы договориться о защите культуры, в трех километрах от фашистских окопов. А я, признаться, в душе злился: предстоящие военные операции занимали меня куда больше, чем конгресс»[919].
В «Испанском дневнике» М. Е. Кольцов изобразил себя в двух лицах — журналист М. Кольцов пишет репортажи в «Правду», а мексиканский коммунист Мигель Мартинес — делает все остальное. Слова «Международная ассоциация писателей» возникают в «Испанском дневнике» как бы между прочим: в записи от 21 октября 1936 г. описывается поездка автора с Андре Виоллис во дворец герцога Альба, доставшийся Компартии Испании, а 24-го: «Вдруг появился из Парижа Арагон. Он бросил все дела, трясся вместе с Густавом Реглером и Эльзой Триоле через всю Испанию в агитгрузовике, который Международная ассоциация писателей купила и оборудовала для испанской „Альянсы“»[920]. Но о заседаниях Секретариата Ассоциации нет ни слова — понятно, что они не интересуют вездесущего Мигеля Мартинеса, но автор делает вид, что и члена Секретариата Ассоциации Михаила Кольцова они не интересуют тоже.
Между тем аппарат Ассоциации писателей функционировал. Эренбург вспоминал: «В начале октября <1936 г.> в Мадриде состоялось заседание секретариата Международной ассоциации писателей. Мы обратились к интеллигенции всего мира, протестовали против иностранной интервенции и против комедии „невмешательства“. Под обращением стояли подписи многих испанских писателей: Антонио Мачадо, Альберти, Бергамина, других, а из иностранных — Кольцова, Мальро, Луи Фишера, Андре Виоллис и моя»[921].
