Борис Фрезинский - Писатели и советские вожди

Сталин Мальро не принял[879]. Но, по свидетельству М. Кольцова, Мальро вместе с ним посетил члена Политбюро А. А. Андреева, главу Коминтерна Г. Димитрова и главу ВЛКСМ А. В. Косарева.

Эренбург — Кольцову; 5 апреля 1936 г.

…Мальро вернулся в хорошей форме и взялся за работу. Я не очень-то верю в предприятие с энциклопедией — боюсь, что трудно будет преодолеть марксистскофобию англичан и двух третей наших французов. Но посмотрим, как развернется дело. <…> С Арагоном Мальро договорился. Арагон взял на себя французские дела, Мальро — пленум и пр.[880]

В мемуарах Эренбурга об этом сказано так: «Особенно страстно обсуждался проект создания энциклопедии, которая, по замыслу <…> должна была стать, чем была энциклопедия Дидро, Вольтера, Монтексьё для людей второй половины XVIII века»[881]. В это время в Париже Мальро встречался с Бухариным и перевел на французский язык текст его доклада «Основные проблемы современной культуры»[882] (доклад с огромным успехом был прочитан Бухариным 3 апреля 1936 г. в том же зале Мютюалите, где проходили заседания конгресса писателей, куда Сталин Бухарина не пустил). В книге бесед с де Голлем «Веревка и мыши» (1976) тема Сталина не раз возникает у Мальро, есть там и рассказ о том, как Бухарин, проходя с Мальро по площади Одеон, где около траншей лежали канализационные трубы, задумчиво произнес: «А теперь он меня уничтожит…». «Что и было сделано», — внешне бесстрастно комментирует Мальро[883]. Не только политические соображения, но и человеческие судьбы Троцкого, Бухарина, Радека, Бабеля, Кольцова, с которыми общался Мальро, определили его последующий разрыв с коммунизмом…

В марте 1936 г. Андре Жид так и не собрался в Москву. «Видел Жида после приезда из Сенегала, — информировал Кольцова Эренбург 9 мая 1936-го. — Бодр. Сказал, что едет <в СССР> твердо 15 июня. Свита странная»[884]. В уже цитированных «Записках маленькой дамы» есть запись 5 июня 1936 г.: «Да, решено, он поедет в Россию, но без особой охоты, мне кажется. Он принял у себя Мальро и Эренбурга. Он представляет себе по их рассказам, что его заставят сказать и что он не скажет. Чувствуется в нем большое сомнение. Что он хотел: он хотел сказать о гомосексуализме. Скажет ли он об этом? Стоит ли это? Услышат ли его?[885] Он может взять с собой кого угодно в качестве сопровождения. Но это деликатно. Шифрин[886] предложил себя, и Жид с радостью согласился. Он хорошо говорит по-русски и в то же время он левый, хотя и не член ФКП. Его не подозревают в сочувствии к кому-либо. Он возвращается в свою страну, чтоб посмотреть. Он думает о Даби, о Гийу, о Джефе Ласте»[887].

26 июня «Литературная газета» поместила на первой странице большое фото трибуны Мавзолея, на которой выступает А. Жид, а справа от него вольно стоят Молотов, Сталина и Димитров. В этот же день Эренбург заметил в очередном письме из Парижа Кольцову: «Перед отъездом я встречался со свитой Жида и убедился, что Ш<ифрин> настроен довольно зловредно»[888].

В Москве А. Жида, прилетевшего 17 июня вместе с П. Эрбаром, встречали секретари Бюро Международной Ассоциации писателей М. Кольцов (председатель Иностранной комиссии Союза писателей) и Л. Арагон[889]. «Привет Андре Жиду!» — таков был в тот день заголовок редакционной статьи «Известий». В «Записной книжке» А. Жида встреча описана так: «Вместительный автомобиль доставляет меня в гостиницу „Метрополь“. Москва показалась мне некрасивой, но толпа фантастически интересна. Со мной в машине Эрбар, Кольцов и Арагон; за ними следуют еще две машины, битком набитые фотокорреспондентами, которые снимают меня на протяжении всего пути. В „Метрополе“ — шестикомнатный номер, я устраиваюсь как нельзя лучше. Удобнейшая ванная; затем завтрак, обед и ужин в компании четы Арагонов, Эрбара и Кольцова. К нам присоединяется изысканный Пастернак. Он невероятно привлекателен, взгляд, улыбка, все его существо дышат простодушием, непосредственностью наилучшего свойства. Вежливо выпроваживаем разных журналистов. Я с ходу написал обращение, перевод которого берет на себя мадам Арагон. Душно. Вернувшись в номер, стараюсь заснуть, но это удается лишь к четырем часам утра. Нескончаемый шум толпы, звон трамвая. Но если окно с двойными рамами будет закрыто, я задохнусь…»[890].

Давнему желанию Жида повидаться с М. Горьким не суждено было осуществиться: 18 июня утром Кольцов сообщил Жиду о смерти «великого пролетарского писателя». «Радость моего приезда в Москву почти сразу омрачена тяжелой вестью… Перед огромным трауром всего мира — кто осмелится говорить о своей собственной грусти; того, кого я уже называл своим другом — нет» — эти слова Андре Жида напечатала 20 июня «Литературная газета», сообщая о его прибытии в Москву. На развороте 2-й и 3-й страниц помещены два больших снимка: на стр. 2 — Сталин и Молотов у гроба Горького, а на стр. 3-А. Жид и Кольцов в почетном карауле у гроба Горького. В этом же номере информация о том, что в конце года в Москве выйдет 5-й том сочинений Жида и его книга «Новая пища» (перевод под редакцией Бабеля). На похоронах Горького Андре Жид удостоился чести произнести речь с трибуны Мавзолея Ленина в присутствии Сталина. Арагон пишет, что Жид заносил ему текст речи для правки[891] — теперь в это трудно поверить; русский перевод зачитывал Кольцов. Его брат запомнил рассказ Кольцова о том, как во время похорон Горького его подозвали к Сталину и тот осведомился, «пользуется ли Андре Жид на Западе достаточным авторитетом. Кольцов ответил, что авторитет Жида на Западе весьма высок и с его мнением очень считаются. Сталин выслушал эту справку молча и после паузы заметил: „Ну, дай Боже. Дай Боже“»[892]. В Записных книжках Жида из московских событий его поездки упоминаются также: визит к Пастернаку, два обеда с Бабелем, встреча с Эйзенштейном и как Жид простудился в Мавзолее Ленина… Про его обед у Бабеля стал известен отчет осведомителя НКВД от 5 июля 1936 г., записанный после разговора с женой Бабеля А. Н. Пирожковой, с которой осведомитель был хорошо знаком. Как раз в то время А. Н. Пирожкова начала изучать французский, и ей показалось, что Жид во время обеда восхищался тем, что делается в СССР, на что Бабель ей сказал: «Вы не верьте этому восхищению. Он хитрый, как черт. Еще не известно, что он напишет, когда вернется домой. Его не так легко провести. Горький по сравнению с ним сельский пономарь. Он <Жид> по возвращении во Францию может выкинуть какую-нибудь дьявольскую штуку»[893].

Андре Жид действительно хорошо понимал людей и ситуацию; в Москве ему пришлось немало общаться с М. Кольцовым, которого он узнал еще в Париже. Вот как он описал умную манеру общения, которую избрал Михаил Ефимович: «Обычно любезный, Кольцов кажется особенно откровенным. Я хорошо знаю, что он не скажет ничего лишнего, но он говорит со мной таким образом, чтобы я мог почувствовать себя польщенным его доверием»[894]. Говоря о московских воспоминаниях А. Жида, упомянем еще его рассказ о попытке Н. И. Бухарина повидаться с Жидом с глазу на глаз: «На другой день после нашего прибытия в Москву ко мне явился с визитом Бухарин. Он был еще очень популярен. В последний раз, когда он появился на каком-то собрании, публика приветствовала его овациями. Однако незаметно надвигалась уже опала <…> Бухарин пришел один, но не успел он переступить порог роскошного номера, предоставленного мне в „Метрополе“, как вслед за ним проник человек, назвавшийся журналистом, и, вмешиваясь в нашу беседу с Бухариным, сделал ее попросту невозможной Спустя три дня я встретился с ним на похоронах Горького… Он взял меня под руку и, наклонясь ко мне, спросил: „Могу я к вам через час зайти в Метрополь?“ <…> Кольцов, видевший, как Бухарин подходил ко мне, тотчас отвел его в сторону. Я не знаю, что он мог ему сказать, но, пока я был в Москве, я Бухарина больше не видел»[895].

21 июня в ЦПКиО состоялся митинг, посвященный годовщине Парижского конгресса писателей; на нем выступали Кольцов, А. Жид, Арагон, Бехер, Корнейчук и др. (объявлены были также выступления Бабеля и Пастернака, но они не появились[896]). 26 июня «Литературная газета» посвятила А. Жиду страницу, а он в это время уже отправился в поездку по стране, а потом предполагался его почти месячный отдых в Грузии…

Во время пребывания Жида в СССР заболел скарлатиной и умер в Севастополе писатель Эжен Даби (ему не исполнилось и 38 лет); в Москве А. Жид застал процесс над сподвижниками Ленина Зиновьевым и Каменевым и узнал об их расстреле. Настроение к концу поездки было у него не самое радостное; кроме того, Ж. Шифрин вполне хорошо владел русским, и Жид бесперебойно получал независимую от официальных переводчиков информацию (о ней можно судить по «отчетной» книге писателя о его поездке)…