Борис Фрезинский - Я слышу все… Почта Ильи Эренбурга 1916 — 1967

P.S. Меня очень интересует судьба моих товарищей: Маркиша, Фефера, Бергельсона[526]. Можете ли Вы мне что-нибудь сказать про них?

Впервые. Подлинник — собрание составителя. Переводчик книг ИЭ на идиш в Польше в 1920-е гг. Менахем Флаксер (1898–1978) писал ИЭ из Нью-Йорка и в 1961 г., вновь затрагивая судьбу уничтоженных в СССР еврейских писателей, которые были реабилитированы в ноябре 1955 г. (ответ ИЭ см.: П2, №481), в 1960-е гг. Флаксер встречался с ИЭ.

Комарово, 27 XII <19>54

Глубокоуважаемый Илья Григорьевич!

Поздравляю с Новым годом, всей душой желаю Вам здоровья и новых побед в Вашей многосторонней и такой нам всем нужной деятельности. И — для всех нас — желаю, чтобы и у нас, в нашем ремесле, наконец наступила бы оттепель.

Спасибо Вам за все. Пусть у Вас все будет очень хорошо.

Ваша старинная почитательница

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2017. Л.1. Писательница Вера Федоровна Панова (1905–1973), как и ИЭ, была подвергнута резкой критике на 2-м съезде советских писателей.

1955

Париж, 10 марта 1955

Дорогой мой Эренбург,

Я очень рад, что Вам понравился мой роман «Бомаск»[527]. И очень рад, что его перевод скоро появится в «Иностранной литературе»[528].

Я согласен на некоторые сокращения. Я полностью доверяю Вам, надеясь, что они не нарушат ни общего замысла романа, ни его драматургическую композицию, которой я придавал особое значение.

«Бомаск» (это в известном роде галлицизм, понимаю, что по-русски такое название не подходит. А вот имя героини (Пьеретта Амабль) вполне соответствует основному смыслу романа. «Закалка Пьеретты Амабль», по-французски сказать совершенно невозможно из-за второго, арготического значения слова «закалка»[529]. Но может быть, по-русски это звучит лучше? Оставляю решение на Ваше усмотрение.

Спасибо, дорогой Илья, за эту публикацию. Ничто не может мне доставить большее удовольствие, чем знать, что советский читатель познакомится наконец с одним из моих значительных произведений.

Мы тоже бережно храним самые теплые воспоминания о дне, проведенном с Вами в Мейонансе[530]. Элизабет[531] и я, мы обнимаем и Вас, и Любу.

Впервые — ДП. С.667. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1347. Л.7. Роже Вайян (1907–1965) — франц. писатель; ему посвящена 7-я глава 7-й книги ЛГЖ.

<Прага,> 23.3.1955.

Уважаемый господин Эренбург, я достал для Вас все, что мне удалось. Такие игрушки изготовлялись у нас уже сто пятьдесят лет тому назад, однако в течение последних 30 лет их уже очень трудно найти, по крайней мере в неповрежденном состоянии.

Я вспоминаю о времени, проведенном у Вас и мне очень хотелось бы, чтобы такое взаимное понимание между людьми царило во всем мире.

Уважающий Вас

Впервые. Подлинник — ГМИИ им. Пушкина. Ф.41. Оп.1. Д.1. Л.65. Иржи Трнка (1912–1969) — чешский мультипликатор. ИЭ в 8-й главе 3-й книги ЛГЖ вспоминал, как вместе с В.Незвалом восхищался фильмами Трнки.

25 марта <1955>

Дорогой Илья Григорьевич!

Очень хотелось бы тебя видеть. Рада тебе сказать, что я много слышу о тебе добрых и теплых слов.

Знаешь, что самое главное? Спокойно работать. Мне бы, конечно, хотелось, чтобы это была книжка о поэзии. Я верю в нее. Любопытно, что всех интересует вопрос, о чем будет твоя следующая книга, и очень часто предполагают, что это будет либо стихи, либо книга о стихах. Целую тебя крепко.

Любочка, улыбнитесь — я вас целую.

Впервые. Подлинник — собрание составителя.

Лион, 11 мая 1955

Дорогой мой Эренбург.

Я так был рад снова увидеть Вас[532]. Как и Вы, я уверен, что без Ассамблеи в Хельсинки[533] ситуация не прояснится. Я со своей стороны готов искать решения, которые помогли бы дипломатам выйти из тупика. Мое дружеское отношение к русскому народу неизменно; оно окрепло еще в те годы, когда в ситуации, более сложной, чем сегодняшняя, я установил отношения между нашими странами[534].

Думаю, я дал новое подтверждение этой моей позиции, вернув орден Почетного легиона, когда этой награды удостоились французские офицеры, воевавшие в антирусском легионе[535]. Долгие годы я делал все от меня зависящее, чтобы оттянуть ратификацию парижских соглашений[536]. Мое поражение в этом вопросе не меняет моих намерений и надеюсь, оно не меняет отношения к Франции со стороны русского народа. Вместе мы должны продолжать трудиться во имя безопасности в Европе.

Верьте, дорогой мой Эренбург, моему глубочайшему и искреннему чувству дружбы.

Мэр Лиона,

почетный председатель Национального собрания

Впервые — ДП. С.629. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2370. Л.З.

<Москва,> 28 августа 1955

Дорогой друг Илья Григорьевич! Нежно и бережно передаю Вам эти письма[537], сбереженные мамой через всю жизнь — и всю смерть! Сами подлинники хранятся где-то там — где? она не успела сказать мне, а я тогда не успела спросить толком, как всегда думая, что всё — впереди. Я не могу отдать Вам их, переписанные ее рукой, т. к. в той тетрадочке[538] еще несколько писем не Ваших — очень немногих и не очень верных друзей.

И вот возвращается в Ваши руки кусочек той жизни и той дружбы, то бывшее в движении и теперь окаменевшее — не знаю, то ли я говорю, но у меня такое чувство, что уцелевшее письмо — та же Самофракийская победа, сохранившая в складках своей одежды то стремление и тот ветер — и во всей каменности своей и сохранности такая же беззащитная, как эти письма на бумаге.

Почему всё прошлое, сбывшееся — всё равно беззащитно перед будущим?

Оттого-то в моей памяти весь тот Берлин[539] пропах апельсинами, и всю жизнь этот грустный запах воскрешает всё то не-грустное, всех вас, молодых и сильных творчеством, — и через все войны — весь строгий город, залитый солнцем.

И еще: с тех пор я Вас всю жизнь помню поэтом — не писателем, не публицистом и не несомненным борцом за гадательный мир — только поэтом!

Спасибо Вам большое за то, что так отозвались на мою просьбу — сейчас иду к Вам за машинкой, а в субботу буду Вам звонить.

Целую Вас и Любу.

Впервые (с неверным указанием источника всех писем к ИЭ) — А.Эфрон. Письма 1942–1975. Воспоминания. М., 1996. С.127. (Далее: А.Эфрон с указанием страниц). Все письма А.С.Эфрон здесь печатаются по подлинникам. Подлинник — собрание составителя.

<Москва,> 4 октября 1955

Дорогой Илья Григорьевич! Не знаю, вернулись ли Вы, а звонить — стесняюсь, т. к. звонки всегда мешают.

Посылаю Вам (из маминой записной книжки) два письма к Вам[540], первое из которых Вы, наверное, впервые получите только сейчас, тридцать три года спустя. Знали ли Вы Чаброва[541], о котором рассказывает мама? Мы видели его в последний раз в Париже, в тридцатых с чем-то годах, ожиревшего, в засаленной рясе, с тонзурой. Принял католичество, сделался священником, получил нищий приход где-то на Корсике. Только глаза у него оставались лукавыми, но всё равно мы все себя с ним чувствовали очень неловко. Чабров — кюре! Какой-то последний маскарад. Ужасно! Что это за человеческие судьбы? Что ни судьба — то чертовщина какая-то.

Насчет второго письма — а как, всё же, отмелись сами мамины Дон-Жуаны и плащи[542]. Я как раз перепечатывала стихи тех лет и так многое мне там «против шерсти». Театральность была не по ней — т. е. образ в образе — уже однажды придуманный Дон-Жуан — прошедший через литературу, театр, музыку, пришедший к ней уже истасканным так, как может быть только Дон-Жуан, — и плащ такой же! и из вот этой истасканности и выжатости и изжитости что она могла сделать? Жест, поза, магия самого стиха, т. е. стихотворного приема, больше и нет ничего. Ее самой нет. А вот насчет Царь-Девиц, Егорушек[543] и Руси — не знаю. Нет, это, конечно, не второстепенное. «Егорушку» Вы знаете?

Еще посылаю выписки из той же книжки, стихи («явно после ряда бесед с Э-гом»[544]). Как там хорошо про глиняный сосуд (Адам, созданный из глины!) и про остатки звериной крови в нем, в него! И еще стихи, написанные Вам вслед («Вестнику»)[545]. Есть ли у Вас (наверное, есть!) стихи, тоже Вам посвященные, тоже 1921 г., там, где «Вашего имени „р“»[546] — и помните ли, по какому случаю они были написаны?