Мстислав Толмачев - Такая долгая полярная ночь.

Колымский этап пришел несколько позднее нас, прибывших с Михалкиной протоки. Я был ошеломлен новостями, сообщенными мне колымчанами. Мой земляк Кот, Котик, Виктор Малюгин погиб, зарубленный топором. Зарубил его (по некоторой версии — отрубил ему голову) грузинский бандит Гогошвили. Рассказывали, что будто бы за лагерный бандитизм, за убийство дали ему расстрел. Я вспоминал Кота, его мягкую неслышную походку, его быстрые движения, его округлое лица, маленькие уши и мягкий тихий голос. Мне искренно было жаль его. Я вспоминал, как еще при мне, когда я работал в Зырянке, Кота поставило начальство на должность бригадира. Это соответствовало новой мудрой тактике воров: «работай, где можешь, но будь человеком», что нарушало воровской принцип — вор не должен работать и особенно на должностях, поддерживающих лагерное начальство. Котик, закрывая наряд, «обидел» одного вора, поставив ему маленький процент выработки. Вор этот на объекте работы бригады вообще ничего не делал, т.е. «кантовался», а бригада работала. Причем в бригаде были «мужики», воры и «контрики». Котик имел полное право с согласия бригады вообще никакого процента выработки этому лодырю не писать. Обиженный вор в бараке стал спорить с Котом, требуя больший процент выработки за свое отлынивание от работы. Кот, естественно, отказался с соответствующими выражениями удовлетворить наглое требование обиженного лентяя. Тогда этот вор ударил Кота ножом. Но он не учел молниеносную реакцию Кота. Кот мгновенно повернулся, и нож вместо сердца попал в левое плечо. Кот улыбнулся такой кошачьей ухмылкой и исчез. Все сказали вору: «Ну, теперь ты покойник». Естественно, из барака осведомитель, а по-нашему стукач, «дунул на вахту». Пришли два надзирателя, чтобы увести этого вора с ножом в изолятор за поножовщину. Кота, пострадавшего, нигде не нашли. Через тамбур барака мимо большой железной бочки с водой (противопожарное мероприятие) идет охранник, за ним вор, ударивший ножом Кота, замыкает «шествие» другой охранник. И вдруг из-за железной бочки вырастает фигура Кота. Кот неуловимыми для глаза движениями наносит своему обидчику 17 ножевых ранений, убивая его на месте при отрывших рты от изумления охранниках. Затем, оттолкнув охранника, Кот прибегает на вахту и кладет им на стол нож.

Тогда, когда я был в Зырянке, за лагерное убийство добавляли срок. И вот я узнаю, что мой «землячок» Виктор Малюгин погиб. Жаль такого ладно скроенного природой парня, испорченного жизнью и качествами своего характера.

И другая новость, рассказанная мне колымчанами. В Амбарчике один молодой вор ухитрился пронести в зону украденные на складе консервы и собирался с товарищем их съесть. К ним подошел Иван Козлов, по кличке «Козел», и забрал консервы. Вор, владелец консервов, громко протестовал, а Козел смеялся. Так наглядно попирался воровской закон — вор у вора не крадет. В барак вошел мой земляк, с которым я когда-то работал на лесозаводе в Зырянке, Иван Луна. Он потребовал, чтобы Козел вернул отнятые консервы. Козел, бандит большого роста и очень сильный, пытался силой противодействовать Луне, а тот схватив его за пояс, поставил его вверх ногами, уперев головой в пол. Консервы вернулись к владельцу, а через несколько дней, когда Луна сидел у парикмахера, Козел нанес ему ножевой удар в спину. Луна все же поправился, а Козла расстреляли. Конечно, застрелить могли и без решения суда. Просто можно было избавиться от такого лихого убийцы, застрелив его «при попытке к побегу», а также «при нападении» на охрану.

Глава 49

«Во цвете лет свободы верный воин,Перед собой кто смерти не видал,Тот полного веселья не вкушалИ милых жен лобзанья не достоин.»

Вот такие новости сообщили мне парни из колымского этапа, прибывшего позднее нас. Но я об этом уже говорил. Сообщили мне, что самый блатной, весьма авторитетный вор, которого я помнил еще с пересыльного лагеря в Находке, «Сашка Питерский» (Александр Лаптухин) был заколот ножом или заточкой в бараке в Зырянском лагере. Не знаю почему, но мне было жаль Котика и Луну. Пусть они воры, приносившие людям горе и беды, но в лагере им было присуще чувство справедливости. Возможно за это качество они были симпатичны мне. У меня в медпункте побывали с визитом начальник охраны Радченко, начальник медслужбы дорожного строительно-эксплуатационного участка Екатерина Ивановна, а позднее сам начальник ДСЭУ — Соон. Я догадался, что Радченко был хорошо осведомлен обо мне и захотел лично подробнее познакомиться с фельдшером, который не побоялся угроз блатных парней. Разговорились, я кратко рассказал о себе и о том, что меня тяготит невозможность сообщить своим близким, что я жив. Тогда этот начальник охраны (!) предложил мне отправить телеграмму моей маме. Денег у меня не было, но он сказал, что сам отправит. Так я получил от мамы известие, что мой двоюродный брат Борис, лейтенант инженерных войск Борис Пачев, погиб в первые дни войны под Гродно. К сожалению этот отзывчивый начальник охраны Радченко был переведен куда-то, кажется, через месяц. Теперь думаю, а не осложнила ли ему жизнь такая отзывчивость?

Екатерина Ивановна заехала с проверкой, как работает новый, назначенный Луниным, фельдшер. Показал ей карточки, заведенные на каждого, обратившегося в медпункт с пометками на жалобы, объективную запись и отметку об освобождении от работы. Ей такая аккуратность понравилась. Рассказала о себе, была на фронте, ранена была тяжело. Еще раз убедился, что нет человека, не испытавшего удары судьбы.

Я не раз выходил на объект работ и убедился, насколько тяжел труд заключенных на автотрассе Певек-прииск Красноармейский. Суть работ: подсыпка автодороги обязательно в морозное время года грунтом, взятым с ближайшей сопки. Инструмент — кайло, лопата и короб из досок наподобие саней. Работают тройками: один кайлит на склоне сопки, разбивая крупные куски породы, потом с помощью двух других лопатами насыпают мелкие рамки в короб, двое его волокут на дорогу, где идет подсыпка трассы. Один за веревку тянет, другой за две торчащие ручки толкает этот короб-сани. Такова работа бригады. 12 часов на морозе и ветре, два конвоира, которые сменяются, да и одеты они в валенки и добротные полушубки.

И я стал раз в 10-12 дней давать отдохнуть работягам. Каждый должен был знать свой день, и тогда он «болел», и я его освобождал. Начальник ДСЭУ Соон в разговоре со мной просил меня давать отдохнуть работягам, так как никаких выходных и праздничных дней не было. Я сказал ему, что я это делаю, понимая, насколько тяжела такая работа на морозе. «Да вы молодец!» — воскликнул он и добавил: «Спасибо вам». Я подумал, что эстонец Соон, наверное, сам хлебнул такого же горя, потому так отзывчив.

Вместо Радченко назначен новый начальник охраны. Это злобный и грубый человек, резко усиливший режим в этой маленькой зоне. Начались избиения заключенных и заключение их в штрафной изолятор в одном белье. Правда железная маленькая печка в изоляторе была, но топлива для нее оставляли мало. Нарушая правило, водворяли в изолятор без медосмотра. Надзиратели, особенно жестокие и зверски настроенные, с наганом в руках врывались в барак. На одного такого злобного дурака с верхних нар прыгнул заключенный Кочубей, не побоявшись револьвера. На разводе перед выстроенными на работу людьми начальник охраны отборной руганью осыпал меня за двух освобожденных от работы. Я ему громко напомнил, что я штатный медработник и нахожусь при исполнении своих обязанностей. Он продолжал при людях материть меня. Тогда я шепотом, стоя рядом с ним, обращаясь к нему на ты, спросил его: «Что ты, падло, тянешь меня? Почисти зубы и потяни меня зубами за…» Он задохнулся от ярости, но ударить меня при восьмидесяти свидетелях не посмел. Конечно, мои слова, обращенные к этому охранному псу, я сам не оправдывал, они не свидетельствовали о моем воспитании, культуре и образовании. Это был лагерный лексикон, но «с волками жить, по волчьи выть». Он, этот вохровский дегенерат, мог понять только такую речь.

Ко мне в медпункт часто приходили, и мы подолгу беседовали, заключенные «контрики»: Водинский Всеволод Александрович, немолодой, интеллигентный, очень начитанный, в прошлом инженер, превосходно знающий химию, когда-то увлекавшийся теософией; Его родители — обрусевшие поляки, отец — инженер-путеец; и второй мой собеседник, тоже политзаключенный, получивший уже в лагере вторую судимость по 58-м статье за «антисоветские разговоры» (стукач «дунул» «куму», т.е. оперработнику) белорус Пархоменко Иван Ефимович, хороший портной. Он в штрафной зоне пробыл недолго: начальство у него шило себе костюмы, военную форму и т.п. Поэтому его скоро перевели в обыкновенный лагерь, где его ожидали заказы вольнонаемных и работников МВД. А произвол охранников продолжался. Кто-то с машины, идущей на прииск и груженой мешками с мукой, сбросил на трассу недалеко от 24 км. мешок муки. По подозрению охрана завела одного заключенного к себе в казарму, его избили и заставили есть муку, потом посадили в изолятор, раздев до белья.