Мстислав Толмачев - Такая долгая полярная ночь.

Мне эти методы были знакомы. Такое практиковал на Колыме, на лесоповале начальник Петров. Правда охранники так не лютовали. Я решил вести борьбу с этими произвольщиками. В Певек Лунину пошли мои рапорта о беззаконии и истязании людей. Мне рассказывали, что еще до моего приезда на эту штрафную зону из этой зоны ушел заключенный Аржуханов. Конечно, зимой (это случилось за год до меня). Это не было побегом. Просто Аржуханов долиной уходил к морю, к руднику Валькумей, т.е. в другой лагерь. Пуля стрелка-охранника достала его прямо в затылок.

Однажды ко мне в медпункт ночью пришел начальник штаба дивизиона охраны Шведов. Сказал, чтобы я забрал перевязочный материал, необходимые медикаменты. Это все всегда было в моей сумке военного образца с красным крестом. Я подумал, что в казарме охраны несчастный случай, что кто-то кого-то ранил. Оказалось другое. Шведов пошел со мной не в казарму, а по автотрассе, слегка передуваемой поземкой, в направлении Певека. Прошли мы 2 или 3 км, и я увидел фигуру в тулупе, поверх полушубка, с винтовкой подмышкой. Это был конвоир. «Ну, что он там?» — спросил Шведов. «Лежит, — ответил конвоир, и добавил, — песец к нему идет, волка нет». Ясно было заметно, что конвоиру жутко, что все это ему в первый раз. А на трассе лежал навзничь человек. Я подошел к нему, нагнулся и убедился, что он мертв. Правый висок его головы был слегка оцарапан, кровь запеклась или замерзла? Зато справа, область печени обильно была покрыта замерзающей кровью. «Окажите ему помощь!» — крикнул мне Шведов, не приближаясь к убитому. И добавил: «Он живой?» «Послушайте этот звук», — сказал я и, сняв рукавицу, постучал пальцем по открытым замерзшим глазам убитого. Шведов сказал, что пришлет смену часовому у трупа, и мы вернулись в лагпункт. Дорогой Шведов спросил меня, отчего умер этот заключенный. Я удивился наивности, если не глупости заданного вопроса. Я ответил, что даже не смертельное ранение на такое морозе и ветре с поземкой всегда оканчивается смертью. Потом я добавил, что выстрела было два, первая пуля слегка оцарапала висок, но вторая прошла навылет через печень, рана смертельная, так как немедленной хирургической помощи в условиях стационара оказать было невозможно. Эвакуировать смертельно раненого мешала начинающаяся пурга, довольно сильный мороз, который быстро прекратил его мучения. Кроме того, никаких транспортных средств у охраны не было. Да и не слишком беспокоила охрану, ее командира и начальника штаба Шведова смерть «беглеца».

Фамилия убитого Арембристер. Почему он вздумал уходить ночью в Певек, мне до сих пор неизвестно. Угроза ли расплаты за карточный долг, а может решил уйти в комендантский лагерь, воспользовавшись погодой? Кто знает. Но ночью Арембристер прополз под воротами вахты, где в тепле сидели два надзирателя и грелись у печки. Часовой, что обычно стоял на вышке, вздумал, возможно, чтобы погреться, обойти зону, усидел на снегу под воротами след проползшего человека. Он поднял тревогу, и один из надзирателей, дежуривших в помещении вахты, бросился догонять ушедшего заключенного. Надзиратель Заводчиков был одет не для бега по задуваемой поземкой трассе. Хромовые сапоги и кожаная тужурка подгоняли его по чуть заметному следу «беглеца». Примерно на 22 или 21 километре он его настиг и выстрелил из нагана. Первая пуля оцарапала Арембристеру висок, а вторая, пробив печень, его убила. Это все произошло во время визита в охрану начальника штаба. Думаю, он приехал разбираться по моим рапортам Лунину. Это еще больше обозлило охрану.

И мне приснился «чудный сон». Это было уже когда после пурги дорога была расчищена и машины свободно двигались до прииска. Странный сон: будто иду я летом вдоль зоны с наружной ее стороны по узкой тропинке, кругом зеленая трава. А я приехал на штрафную, когда уже выпал снег, и вдруг вижу во сне лето и зелень. Иду, но мне загораживает дорог нарядная маленькая девочка, раскрыв руки, как для объятия, она преграждает мне путь по тропинке, а за нею идут две молодые дамы красиво одетые в шляпах с большими полями. Я с большим трудом, но бережно отстраняю маленькую девочку и продолжаю идти по тропинке. Рассказал этот сон Водинскому, и этот бывший теософ сказал, что мне в близком времени грозит смертельная опасность и добавил, что я должен быть осторожен. Прошло немного времени, может быть два или три дня и вдруг поздно вечером, когда я собирался лечь спать, ко мне в медпункт входит дежурный надзиратель с вахты Лапонин, здоровенный, высокого роста мужик. Он говорит, чтобы я немедленно шел к начальнику дистанции Сергунину, он меня вызывает. Прихожу на вахту, там второй надзиратель Заводчиков. Входя, я пропустил вперед Лапонина, подумал: «Бить будут». «Проходи», — сказал Заводчиков. «Я и здесь постою», — ответил я, оставшись в дверях вахты. В голове мелькнуло: железная печка раскалена до красна, Заводчикова толкну на печку, а Лапонина надо ударить в пах. Говорю: «Сергунин меня звал? Надо к нему идти». Я выхожу с вахты, Лапонин за мной, я иду почти вплотную к колючей проволоке ограды по снегу, Лапонин по тропе отступя от меня на три шага. До домика Сергунина недалеко, но я косым взглядом вижу, как Лапонин снимает рукавицу с правой руки и тянет из кобуры наган. До домика начальника дистанции Сергунина оставалось несколько метров, а я, услышав щелчок взведенного курка, прыгнул через сугроб, надутый ветром перед домом, и скатился к дверям под сухой в морозном воздухе звук револьверного выстрела. Заскочив в сени, я в темноте не мог найти дверную ручку в помещение Сергунина, а Лапонин стоял уже около меня и, уперев мне в живот ствол нагана, злобным шепотом требовал, чтобы я вышел из сеней дома. Я как можно громче, чтобы было слышно в доме, сказал Лапонину: «убери наган, гад, сволочь, я отсюда не выйду, попробуй выстрели в упор, пиратская морда». Открылась дверь, и в освещенном пространстве появился… Сергей Михайлович Лунин. «Сергей Михайлович, — воскликнул я, — этот гад хочет меня застрелить!» Лунин схватил Лапонина за руку, вырвал у него наган и завел его к Сергунину, а мне сказал: «Иди к себе в медпункт и никуда ночью не выходи, утром к тебе зайду».

Когда я через вахту возвращался в зону, Заводчиков искренно удивился, что я живой. Ведь Лапонин должен был пристрелить мен.

Утром Лунин, совершающий инспекционную поездку по медицинским точкам, сказал мне, что сегодня же он переводит меня в медпункт 33 километра (это другая дорожная дистанция с бесконвойными заключенными). И добавил, что я должен уйти, пока он здесь. Лунин задержался, ожидая, когда пойдут машины после расчистки трассы от снежных заносов. Он добавил: «Они тебя ненавидят и не скрывают, что по поводу или «по ошибке» тебя застрелят». Когда я со своими нехитрыми вещами шел на 33 км мои славные штрафники, чистящие от снега дорогу, сняли шапки и долго махали шапками мне вслед. Я шел, за спиной подобие рюкзака, а на плече матрац из оленей шкуры, шел и думал, что сон-то был вещий.

Глава 50

«Анализировать и наблюдать,И помнить — моя доля,В неволе мыслить и страдатьЗабытым колоском на полеПод бурным ветром и снегамиЖиву, примятый сапогами.»

Дистанция 33-го километра имела две точки с бесконвойными рабочими: 33 и 38 км. Задача рабочих была одна: обеспечить бесперебойную эксплуатацию автотрассы, по которой регулярно шли поставки горючего, стройматериалов и продуктов питания прииску (в то время) Красноармейскому (Пыркакайская долина). В Певек в прииска шли машины с рудой. Начальником дистанции был дорожный техник Пирогов. Работяг было не более пятидесяти человек. Зоны, изгороди не было, барак, кухня, контора в ней же медпункт, инструменталка и домик начальника дистанции, а на 38 км. просто небольшой барак. Помню, как эпидемия гриппа, докатившаяся до нас из Певека, свалила почти всех нас. Парни температурили, я и повар с температурой выше 390 работали, выполняя свой долг перед людьми. Мы все же справились с болезнью без осложнений, а чукчи в своих стойбищах умирали от гриппа, точнее от пневмонии, как осложнения после этой инфекции. Невольно я задумался о тех «благах», какие несет цивилизация. Я периодически ходил на 38 км.: медицинская помощь и просто наблюдение за здоровьем людей там тоже требовались. Однажды темной полярной ночью я шел по задутой пургой автотрассе на 33 км. Слева и справа громоздились снежные бугры от прежней расчистки дороги. Вдруг с одного из бугров бесшумно что-то большое прянуло ко мне и пронеслось надо мной. Вздрогнув, я застыл на месте и не сразу пришел в себя, сообразив, что это была большая полярная сова. В другой раз меня долго провожал одинокий волк, а я по своей неопытности думал, что это хитрый песец, останавливающийся, когда я останавливался, и упорно идущий за мой, когда я продолжал идти. Нарядчик Тужилкин объяснил мне, что не писец, а волк был моим спутником т.к. у волка светятся глаза, на что я обратил внимание, рассказывая об идущем за мной. Среди работяг был один паренек Илья Горелик. Судя по его речи и поведению, он, вероятно, был из интеллигентной семьи, родом из Астрахани. Как он попал в воровскую категорию заключенных, мне не было известно, но мне было его жаль, так как он не был силен, не отличался крепким здоровьем. Я предложил ему быть санитаром в медпункте. Он горячо поблагодарил меня за сочувствие и… отказался, сказав, что он вор и, несмотря на глубокое ко мне уважение, должен будет выполнять требование старых воров стащить в медпункте что-нибудь «глотнуть» или «понюхать». А такую подлость в отношении меня он не способен совершить. Как-то раз, когда я на кухне проверял качество пищи, в медпункт заскочил один блатной и из небольшого пузырька, схватив его из шкафчика, выпил 30 грамм спиртовой настойки стрихнина. Я пришел в ужас, отругал парня-санитара, которого я взял на вакантное место, а он, оправдываясь, сказал, что колол рядом дрова. Но все обошлось — русский вор и стрихнина не боится.