Мстислав Толмачев - Такая долгая полярная ночь.

Такая долгая полярная ночь

(фрагменты воспоминаний)

Светлой памяти моей матери посвящаю.

Глава 1

«Лишь познавшего страданьяОсеняет вдохновенье!»

На закате своей жизни я решил написать о том, что пережито мною в не лучшие годы для моей страны и народа. Написанное мною — это повесть об отрезке моей жизни, именно в буквальном смысле о куске моей жизни, отрезанном беспощадной рукой судей из числа той банды сталинских опричников, которая была порождена Системой и защищала тоталитарную Систему.

Я не уверен, что написанное заинтересует кого-либо, даже моих близких. Хотя и не надо бы людям забывать мудрое изречение об Иванах, не помнящих родства. Кто хочет, тот попытается узнать о своих родных, что-то про своего деда, о родственных корнях, связывающих человека с Родиной. А кому это не надо, пусть Бог его простит, ибо живет он только настоящим, к сожалению, даже нравственные связи с прошлым ему не нужны.

Примите это искреннее повествование о пережитом человека, прошедшего 17 сталинских лагерей и, слава Богу, оставшегося в живых.

О ты, читая эти строчки,Не будь ко мне чрезмерно строг.Не жду от смерти я отсрочки,Отбыв колымский страдный срок.

И потому спешу поведать,Что на себе пришлось изведать,Меня как север пощадил,Живого все же отпустил…

Когда меня доброжелательно, но несколько наивно, спрашивают о моих впечатлениях о Колыме, моя рука нащупывает на груди бугорок от неправильно сросшегося с грудинной костью ребра — результат удара прикладом винтовки конвоира. Потом моя рука скользит по голове, и пальцы останавливаются на вмятине на моем многострадальном черепе — это след от рукоятки нагана охранника. Таковы мои воспоминания о Колыме.

Итак, мой читатель, перед тобой не детектив, столь популярный сейчас как жанр, породивший изрядное количество писателей. Что же поделаешь? Мода!

Закончу словами Мишеля Монтеня: «…Содержание моей книги — я сам, а это отнюдь не причина, чтобы ты отдавал свой досуг предмету столь легковесному и ничтожному. Прощай же!»

Глава 2

«В минном поле прошлого копаться —Лучше без ошибок, потомуЧто на минном поле ошибатьсяПросто абсолютно ни к чему».

13 июня 1916 года я родился. Сейчас я старик. Возраст, когда думающий пишет мемуары. Или хотя бы оглядывается на прожитую жизнь и пытается с относительной объективностью оценить прожитое и пережитое.

Годы 1990 и 1991 для меня слишком юбилейные. 20 декабря 1940 года я был арестован, а 29 января 1941 года осужден так называемой «тройкой», которая в армейских условиях носила название военного трибунала. Таким образом, 50-летний «юбилей» я вполне мог отмечать дважды — в 90-м и 91-м годах. Но лучше об этом поворотном, решающем мою судьбу моменте вспомнить и рассказать подробнее.

В 1939 г. я по окончании педагогического института работал в школе, преподавал русский язык и литературу. И был призван на действительную военную службу в ноябре 1939 года. Первоначально в военкомате был направлен в танковые войска под Киев. Но из-за задержки расчета на работе, в школе, был, так сказать, переадресован на Дальний Восток, и служить мне пришлось в Черемхове на берегу реки Будукта в 41 отдельном батальоне связи 69 стрелковой дивизии 19 стрелкового корпуса 2-й Отдельной Красной Армии (ОКА), которой командовал тогда Иван Степанович Конев. Ехало нас на Дальний Восток десять человек. Все с высшим образованием. Старшим группы был коммунист Ермаков. Он вез наши документы. Ехали мы в пассажирском вагоне и должны были говорить, что мы едем работать по заключенному договору. Соблюдалась такая конспирация и такой метод отправки новобранцев из-за того, что были случаи крушения эшелонов с новобранцами. Не исключалась диверсия, так как время было тревожное и даже не слишком политически грамотные люди, но реально мыслящие, понимали, что близка война.

Дивизия, в составе которой был наш батальон связи, в народе называлась «колхозной», так как красноармейцы широко использовались на полевых работах в местных совхозах и колхозах. О боевых качествах дивизии, командиром которой был генерал-майор Шеменков, а комиссаром полковой комиссар Дятлов, судить не берусь. О батальоне связи и о телефонной роте, где я служил, могу сказать одно: к войне эта часть не готовилась. Командиром батальона был капитан Миронов (кажется так), а комиссаром Середа. Ротами командовали лейтенанты с низкой культурой, посредственным кругозором и, к сожалению, очень низким уровнем образования. Все они были люди семейные, в военном городке у них были семьи, и они являлись в батальон «отбывать» часы, всецело все передоверяя младшему комсоставу — старшинам и сержантам, людям с пещерно-обывательской психологией. Приведу несколько примеров занятий с нами наших «отцов-командиров».

Лейтенант Зенин проводит занятия по специальности — телефонное дело. Мы, новобранцы из Горького и Ленинграда, все с высшим образованием, слушаем его речь: «Вот ета, товарищи, полевой телехвон уна-еф-31, что значит унихвицированный с хвоническим вызовом. Вот ета телехфонная трубка, ета телехвон, он прикладывается к уху, а ета микрохвон, он прикладывается ко рту. Не перепутайте!»

Что это? Насмешка над нами, городскими жителями, неоднократно пользовавшимися телефоном, или просто стандартное занятие без учета уровня аудитории? Среди нас ленинградец Маркин, инженер, специалист по АТС. Он задает вопрос: «Товарищ лейтенант, скажите, а как работает АТС — автоматическая телефонная станция?» вопрос, конечно, ехидный. Следует ответ: «А что такое АТС?» Действительно, что это? Другой пример — боевая подготовка. Занятия ведет лейтенант Кожемякин. Лето. Жарко. Задача: ползком занять огневой рубеж, далее самоокапывание, то есть малой саперной лопаткой лежа вырыть маленькую ямку-окопчик для стрельбы лежа. Наша экипировка такая: на спине — ранец, сверх ранца пристегнут алюминиевый котелок в защитного цвета чехле, через плечо сумка с противогазом, на ремне малая саперная лопатка в чехле, а с другой стороны на ремне штык в чехле. В руках русская пятизарядная трехлинейная винтовка Мосина 1891 дробь 1930 года. На голове стальной шлем. Ползем, представляя, что это переползание происходит под огнем противника. Нам сказано, что в соответствии с приказом наркома обороны Тимошенко, учения и маневры проводятся в «обстановке, максимально приближенной к боевой».

Приподнимаю голову, оглядываюсь. Кругом ползут зеленые черепахи, нет, какие-то кочки, как будто поползли одногорбые верблюды. Боже мой, да ведь их видно за тысячу метров! Прекрасные мишени для противника, пока воображаемого. Окапываемся, явно демаскируя себя своими «горбами». После такого «учения» я обращаюсь к лейтенанту Кожемякину. Говорю о нецелесообразности переползания с ранцем и котелком на спине. Демаскирует, да и котелок сразу же будет продырявлен пулями противника. Кожемякин некоторое время смотрит на меня, не просто смотрит, а всматривается. Потом рявкает: «Не вашего ума это дело!»

Сейчас много говорят и пишут о «дедовщине». Теперешние журналисты конъюнктурно жуют эту тему. Когда я служил, у нас в батальоне этого гнусного явления не было. Было третирование нас, рядовых красноармейцев с высшим образованием, были наряды вне очереди, было специальное назначение «этих с высшим» перебирать гнилой картофель, чистить конюшню, копать яму для отхожего места и т.п. Рукоприкладства не было. Был один единственный случай на учениях, но об этом позднее.

Анализируя поступки наших командиров, начиная с младших сержантов и до лейтенантов, я думаю, что их отношение к нам было выражением невежества и зависти к образованному человеку, а компенсировалось это чувство зависти командным превосходством, возможностью унизить, отыграться на «этих с высшим».

Глава 3

«Я могу обещать быть искренним,но беспристрастным — ни за что».

Помню, как летом 1940 года мы копали в летнем лагере батальона на берегу речки Будунды яму для отхожего места, а если литературно — под солдатский туалет. Копали ленинградцы — режиссер Азбелев, концертмейстер Будунов Серафим Александрович и я, филолог из Горького. Песок осыпался, сводя нашу работу на нет. Лейтенант Зенин приказал: «Копайте глубже». На мое замечание, что надо бы стенки ямы крепить фашинами, последовало презрительное молчание. Результат не заставил себя ждать: часть стенки ямы рухнула и засыпала находившегося на дне ямы красноармейца Будунова. Я кричу, обращаясь к находящемуся недалеко лейтенанту Зенину: «Товарищ лейтенант, Будунова засыпало песком». Характерен ответ Зенина: «Нехай бы его совсем завалило. От этого революция не пострадает».