Владимир Цай - Кто в армии служил...
Адекватно описать впечатление, которое производила фигура Аксиньи, невозможно. Основные части женского тела, как известно, – грудь и то, что ниже спины. Невозможно было сказать, и никто не говорил, что у нее были большие сиськи или круглая попка, хотя они были приличные по размеру, а размер, как известно, имеет значение. Это бы сразу все опошлило. Грудь была немаленькая, но упруго и вместе с тем мягко стояла, и видно было, что не из-за лифчика. То, что ниже спины (все доступные слова слишком пошлы, чтобы это описывать), было идеально овальным (не круглым – круглая попка действует непосредственно на основной инстинкт) и выдающимся ровно настолько, чтобы не быть плоским, но и, не возбуждая основной инстинкт, пробуждать интеллект. Между грудью и тем, что ниже спины, была талия, не то чтобы осиная, но подчеркивающая все. Она не была красавицей, но лицо было удивительно приятным и без стервозности, которая почти всегда сопровождает красивые женские лица. Глаза с поволокой соответствовали фигуре, обещая неземное блаженство. Произведение искусства, в общем. Человек терял дар речи, видя эту красоту, но похотливые мысли ему в голову не приходили. Высокое искусство – высокие чувства. И это в то время, как в радиусе километра очень трудно было встретить вообще какую-нибудь девушку. Можно предположить, конечно, что именно из-за этого отсутствия и разыгрывается воображение у сексуально озабоченных молодых людей, но психоз был массовый. Сексуальная энергия, назло Фрейду, упрямо не сублимировалась в интеллектуальную, оставаясь где-то внизу.
Долганов уже набирал воду, удерживая рычаг, и что-то без умолку плел и плел. Аксинья смеялась. Желающие поднести воду Аксинье не выстраивались в очередь – они выскакивали, кто быстрей. Она никому не отдавала предпочтения, поэтому возможность мило побеседовать и полюбоваться ею с близкого расстояния сохранялась у всех. Кстати, когда она шла в описанное выше деревянное строение, которое также находилось между домами, все наблюдавшие жалели ее, представляя, как она, бедная, будет крутиться, и не выходили, дабы не поставить ее в неловкое положение.
Есть женщины, которые не убивают надежду ни у кого. Они как бы намекают: постарайся, и все возможно. Но в сплетни злых языков, не допущенных к столу, о том, что она с любым, как-то не верилось. Очевидно, должны соблюдаться два условия: необходимое – должен понравиться (это непредсказуемо и неисправимо, если уж не понравился), и достаточное – стараться надо сильно и искренне. О том, чтобы сразу затащить в постель, не могло быть и речи.
Долганов набирал воду и плел. О чем-то большем никто, кроме него, не мечтал. Долганов, естественно, к ней захаживал, но, очевидно, безрезультатно. Он старался, и она привечала его, как друга. Народ в общаге злорадствовал, и Аксинья нравилась им еще больше (если уж у Долганова не получается, то, видимо, хорошая девушка и, самое главное, не надо думать о том, чтобы к ней попасть – потому что, когда злые языки говорили, что она с любым, желание подло просыпалось). Всегда лучше «мне нравится, что вы больны не мной».
О чем-то большем никто не мечтал, потому что любовником Аксиньи был командир танкового полка, в котором все эти двухгодичники служили, подполковник Борзов.
Подполковник Борзов был невысокого роста, худощавый, но крепкий, злой на службе мужик. Настоящий командир, возражения неуместны. Он нечасто употреблял мат, язык его был настолько командным в прямом смысле этого слова, что и без мата его все прекрасно понимали. Полк всегда был отличным. Блинов увидел Борзова чуть ли не на следующий день после выхода на службу во время утреннего построения полка. После обычных процедур, положенных по уставу, командир давал важные наставления. Неожиданно его взгляд, привычно сканировавший строй, остановился на ком-то, и командир тут же вышел из себя.
– Лейтенант Безруков, – заорал он, – вы что веселитесь, из-за вашего разгильдяйства погиб молодой парень! Ему бы жить, а не вам. Вы не Безруков, вы Безголов. Вас судить надо, а вы тут веселитесь.
И так далее.
Безруков давно уже не веселился и стоял по стойке «смирно» – на него жалко было смотреть. Считалось, что незадолго до этого по его вине погиб молодой солдат (в армии люди гибнут и в мирное время, часто просто по глупости). Безруков сдал караул, но, вместо того чтобы довести солдат до казармы и проконтролировать сдачу боевого оружия, он отдал свой пистолет Макарова помощнику – сержанту, поручив ему сдать оружие, а сам двинулся домой (не терпелось выпить). Сержант довел солдат до казармы, где они сдали автоматы, и повел на ужин. Но пистолет Безрукова он не сдал, хотел слегка повыпендриваться. В столовой он стал демонстрировать пистолет. Какой-то молодой солдат попросил подержать оружие, и сержант милостиво дал ему пистолет, предварительно вынув магазин. Направив его на дверь столовой (там в этот момент никого не было, он знал уже, что направлять ствол на человека нельзя), бедолага спустил курок. Пистолет был снят с предохранителя и заряжен (один патрон остался). Зачем Безруков зарядил его, он и сам не мог объяснить (оружием в карауле не балуются). Прогремел выстрел. В это время мимо столовой шел строй. Пуля попала молодому бойцу в живот (из пистолета Макарова очень трудно попасть в цель, если захочешь), и он скончался в госпитале.
Борзову потребовалось много усилий, чтобы замять дело, иначе полк не был бы признан отличным, что, в свою очередь, чревато замедлением карьеры, поэтому он отвязывался на Безрукове при каждой возможности. К концу службы Безруков спился и не стал даже возвращаться домой. Говорят, так и болтался где-то в деревне с собутыльниками.
Борзов приезжал к Аксинье два раза в неделю и проводил у нее часа два. Командирский газик стоял, особенно не скрываясь, несмотря на то, что Борзов был женат (он, естественно, жил в офицерском городке на противоположной стороне гарнизона). Говорили, что он хотел бросить жену и жениться на Аксинье и предлагал ей, но она отказалась. Ребята в общаге грустили, когда видели недалеко командирский газик.
Блинову однажды повезло. Он пошел в уборную, а в это время Аксинья вышла за водой. К счастью, нужда была малая и можно было терпеть. Оказавшись, таким образом, к колонке ближе всех, Блинов автоматически воспользовался ситуацией.
– Вы что, новенький? – Аксинья приветливо улыбнулась.
– Да, давайте помогу.
Напряжение спало, и Блинов, повесив ведро на кран и подняв рычаг, уже что-то нес про неудобства деревенской жизни. Он и не заметил, как они оказались на ее крыльце.
В отличие от взрослого мужчины, неискушенный молодой человек может получать удовольствие просто от общения с понравившейся ему женщиной, даже не думая о том, чтобы затащить ее в постель. Искушенным женщинам, с другой стороны, нравится восторг почитания неискушенных молодых людей. Они не допускают близости, потому что знают, что в постели от молодого человека толку будет мало, а обучать его – значит все опошлить. Зато так приятно ощущать чистый, восторженный, без намека на похоть взгляд.
Они сидели на крыльце, она что-то подшивала или штопала. Тема разговора не имела никакого значения. Голос у нее был приятный, низкий, и все, что она говорила, Блинову нравилось. Он был уже на грани того состояния, когда мозг молодого человека под влиянием сублимирующейся энергии начинает работать неадекватно. В этом состоянии человеку кажется, что перед ним идеал, в котором все идеально – голос, речь, глаза, улыбка, и, оказывается, по математике в школе у нее была пятерка. Если бы она поманила пальчиком, любой потерял бы голову. Но она не поманила. К счастью. Все, что ни делается – все к лучшему. Блинов потом всегда вспоминал чеховского Ионыча, которого они изучали в школе целую четверть. Повесть он прочел много позже, но тогда, в школе, учительница очень заостряла внимание на эпизоде, когда уже обрюзгший обыватель Ионыч (вот в кого он превратился, с возмущением подчеркивала учительница) едет в коляске и думает: «Как хорошо, что я тогда на ней не женился» или что-то в этом роде.
Время истекло, и он поплелся в общагу выслушивать завистливые подтрунивания ребят. Через несколько дней Блинов убыл на сборы, потом отпуск, а потом была зима. К этому времени Борзов уехал в Академию Генерального штаба в Москву (то-то жена радовалась, скандалы по поводу Аксиньи у них были постоянно). Видимо, Аксинья затосковала (говорили, что загуляла), и через некоторое время у нее появился сожитель из дембелей, лет на семь ее моложе. Чем он ее взял – неизвестно. За водой она больше не ходила.
Весной прошел слух, что она наградила своего солдатика сифилисом (в общаге в это решительно никто не хотел верить), и они уехали лечиться в районный центр. Говорили, что, тем не менее, солдатик никаких претензий к ней не имел и был готов набить морду любому, кто скажет о ней плохое слово. Больше их никто не видел.
Немного позже в соседнем доме с другой стороны поселилась симпатичная молодая соседка с неоформившейся, несмотря на свои двадцать лет, фигурой, с торчащими коленками. Ее прозвали кузнечиком, и ни о чем таком никто, даже
