Милорад Драгович - Олеко Дундич

Милорад Драгович

Олеко Дундич

Глава 1

Фехтовальщик

В тот ясный июньский вечер 1914 года на огромном плацу офицерской школы в Винер-Нейштадте, небольшом городке под Веной, царило небывалое оживление. На временной трибуне, устроенной из столов и скамей, взятых в солдатской столовой, не было ни одного свободного места; здесь сидели только офицеры разных родов войск. Унтер-офицеры и солдаты стояли вокруг плаца, посреди которого возвышался помост, напоминавший боксёрский ринг, только без канатов. Рядом с помостом стоял большой круглый стол, за которым с важным видом восседали десять офицеров. Перед ними лежали какие-то бумаги. Немного поодаль от помоста в три ряда стояли кресла, в которых вместе со своими взрослыми сыновьями сидели генералы его императорского величества Франца Иосифа.

Все они собрались здесь для того, чтобы посмотреть завершающие соревнования императорского войска по фехтованию. Целый год во всех гарнизонах Австро-Венгерской монархии проводились отборочные соревнования, чтобы теперь перед цветом венского воинства лучшие из лучших показали своё искусство, настойчивость и ловкость в этой рыцарской игре.

Хотя на плацу собралось не менее двадцати тысяч зрителей, здесь не было никакого беспорядка и шума, как это обычно бывает на подобных зрелищах. И это понятно. Здесь находились одни военнослужащие, за которыми следили бдительные взоры старших. В империи во всём соблюдался показной порядок.

И только зрители, сидевшие в первых рядах трибуны, вели себя несколько развязней и смелей. У них были на то причины. Представитель их дворянского племени и в этом году мог оказаться в числе первых. Молодой поручик граф Арнольд фон Инн стал финалистом в соревнованиях среди офицеров. Высокий, белобрысый до бесцветности, он гордо раскланивался со знакомыми из первых рядов трибуны. Затем он изящно поклонился сидевшим в креслах генералам, и на его бескровных губах появилась холодная улыбка. Его противник, пехотный поручик Вацлав Обадал, сидел пятью рядами выше, среди своих товарищей по гарнизону, и спокойно уплетал булку с маслом. Он был немного ниже фон Инна, но шире в плечах, а волосы его были чуть-чуть темнее, чем у австрийского поручика. Боем фон Инна и Обадала заканчивались офицерские соревнования. Противники не были знакомы: фон Инн жил в Вене, а Обадал — в Праге.

Два унтер-офицера, вышедшие в финал, сидели на принесённых из столовой табуретах. Каждому из них было не больше двадцати двух лет. Оба были среднего роста. У одного были каштановые волосы и красивое лицо, которое немного портили слегка косившие зелёные глаза. Другой выделялся среди всех присутствующих своей выразительной внешностью. Смуглый, с большими чёрными глазами, окаймлёнными по-девичьи длинными ресницами, большеносый, с щегольскими, чёрными как смоль усами, полными губами и энергичным, словно изваянным из камня лицом, он был представителем тех людей, которых в Европе можно встретить только среди вершин Динарного нагорья. В каждом его движении чувствовались несгибаемая воля и смелость. Оба финалиста дружески разговаривали, словно предстоящий поединок их не касался.

— Поверь мне, Пайо, — говорил смуглый, — я тебе, как брату родному, обрадовался. Вот уже целый год никого из наших краёв не встречал. В моём эскадроне почти одни швабы. Если бы не несколько чехов да поляков, совсем бы разучился говорить по-нашему. А так они мне по-своему, а я им по-сербски, и всё же друг друга понимаем.

— Я тебе, Олеко, тоже обрадовался. Я в пехоте. Там наших полно. И ты был бы с нами, если бы твой отец не был богат.

— Да, Пайо, в кавалерии служить неплохо. Отец каждый раз, как в Вену приезжает, деньжат отваливает. Конь и снаряжение у меня свои. Только люди не те. Иной раз думаешь: “Алекса Дундич, придётся ли тебе когда-нибудь вернуться домой!” Сейчас бы, кажется, перешёл в Сербию, чтобы всегда среди своих быть. И отца бы оставил. Пусть его торгует свиньями. Ты же знаешь, он своего дела бросить не может.

Их разговор был прерван громким восклицанием одного из сидевших за круглым столом. Вскоре на помосте появились двое бойцов — простых солдат. После обычной церемонии поединок начался. Глухо раздавались тяжёлые удары клинков. Бойцы дрались всё ожесточённей, забывая об осторожности. Вдруг один из них, более ловкий, искусным ударом вышиб саблю из руки своего противника. Толпа, наблюдавшая за поединком, зашумела. Побеждённый поздравил победителя. Комендант венского гарнизона, ещё крепкий старик, от имени императора вручил победителю миниатюрный меч из чистого золота. Оркестр заиграл гимн. Все стали по команде “смирно”.

Как только закончилось исполнение гимна, главный судья, тот самый, чей голос прервал разговор наших знакомых, вызвал унтер-офицеров Алексу Дундича и Павла Ходжича. По дороге к помосту Ходжич сказал Алексе:

— Ты мне, Олеко, всегда поперёк дороги становишься. Ещё в детстве ты меня всегда побеждал, когда мы встречались на острове посреди Савы. И камни бросал дальше, и бегал и прыгал лучше. Я, как только услышал, что ты вышел в финал, сразу понял — надеяться мне не на что.

— Ты победишь или я, мне всё равно, Пайо. Главное, наши побеждают. Вон, видишь, двое солдат? Оба загорцы[4]. Ишь, обнимаются! Братья!

Главный судья не дал им долго разговаривать. Он не стеснялся в обращении с унтер-офицерами, к тому же не дворянами, фамилии которых оканчивались на “ич”. Со вступительной церемонией было быстро покончено. Поединок начался. Алекса в два прыжка оказался возле своего противника. Клинки скрестились. Ходжич стремительно наступал. Он был хорошим фехтовальщиком, но на этот раз он встретил такое умение и крепкую руку, что ему пришлось задуматься. Два его сильных удара были отбиты, и Ходжич отступил на один шаг. Алекса не двинулся с места. Ходжич вернулся, и клинки скрестились опять. Бойцы наносили удары, но безрезультатно. Искры снопами летели с клинков.

Возбуждение публики достигло предела. Никто не ожидал такого поединка. Старые генералы размахивали руками, как игрушечные паяцы, которых дёргают за ниточки. Словно какая-то невидимая сила перелила в их вялые вены пламенную кровь бойцов.

Наконец Ходжич решил, что наступил момент, когда можно применить свой излюбленный приём — обман. Он упал на правое колено, а затем вскочил, оттолкнувшись левой ступнёй. Проделав всё это с молниеносной быстротой, Ходжич нанёс удар необычайной силы. Но он был отбит.

Ходжич выругался по-сербски; его ругательство прозвучало на притихшем плацу, как выстрел из пистолета. Бойцы делали всё новые выпады. Когда Ходжич выругался, глаза Алексы загорелись каким-то странным блеском. Клинки продолжали высекать искры. Вдруг Алекса напрягся и нанёс страшный удар. Из руки Ходжича вылетела сабля и с глухим звоном упала на судейский стол. Тогда Алекса опустил свой клинок, подошёл к Павлу, в глазах которого стояли слёзы, стиснул его руку, обнял и увёл с помоста.