Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 2 - Балинт Мадьяр

через присоединение других территорий в ходе правления династий Мин и Цин в XIV–XVIII веках, тогда как Российская империя стала результатом непрекращающейся экспансии в Евразию в XVI–XIX веках. Историческое наследие многих веков имперского существования формирует картину мира и идентичность современных лидеров и народов, повышая вероятность наличия имперских амбиций. Однако подобные амбиции адаптировались к современным условиям, и сегодня экспансионизм не следует понимать как простую копию империализма прежних времен[982]. В эпоху глобализации имперские амбиции означают сильную волю к достижению баланса между размером страны и ее ролью в качестве глобальной сверхдержавы, что проявляется в расширении мирового экономического и/или политического влияния. Китай представляет собой огромную страну, у которой гораздо больше экономического веса, чем политического. Экспансионистская политика Китая – второй по величине экономики в мире (по ВВП) – также определяется в основном экономическими задачами и включает в себя медленные, но устойчивые и поддерживаемые государством инвестиции, а также расширение торговли в Африке[983] и в посткоммунистической Европе[984]. Китай, по мнению одного из исследователей, пытался следовать «стратегии „полного спектра“ в продвижении „вверх“ по глобальной цепочке создания стоимости, от агрегатора высококачественной продукции до производителя и потребителя таких товаров», но еще со времен торговой войны между Китаем и США некоторые страны относятся к торговле с Китаем с большей осторожностью, особенно страны – члены ЕС[985]. Теоретически экономическая экспансия создает необходимые условия и для политической экспансии, но на текущий момент тот факт, что Китай является экономической сверхдержавой, затмевает любые признаки таких амбиций[986].

В отличие от Китая, Россия имеет больший политический вес, чем экономический. Ее статус, по меткому выражению Ласло Чабы, можно описать как «Кувейт с ядерным оружием»[987]. Российская экономика полагается в основном на экспорт нефти и газа, а не на инновации и инвестиции. ВВП России, где проживает 147 млн человек, меньше, чем у Южной Кореи с населением 51 млн человек, и лишь немногим превосходит ВВП стран Бенилюкса с населением 29 млн человек (на 2018 год)[988]. Несмотря на это, Россия оставалась важным политическим актором даже после распада Советского Союза. Преодолев олигархическую анархию и став сильным государством, Россия при Путине, в отличие от «экономического империализма» Китая[989], начала демонстрировать империализм политического и военного свойства[990]. Надо сказать, что Путин тоже пытался увеличить экономическую мощь России, которая стала ведущей силой в Евразийском экономическом союзе (ЕАЭС), стремясь к углублению интеграции экономик и рынков, ранее принадлежавших Советскому Союзу[991]. Однако не без оснований Китай, хотя он и является частью аналогичного проекта региональной интеграции с Ассоциацией государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН), никогда не воспринимался другими государствами-членами как угроза их суверенитету[992]. В то же время члены ЕАЭС «обеспокоены тем, что российские граждане чрезмерно представлены в институтах [ЕАЭС] и тем, что законодательство [ЕАЭС] часто основывается на российском законодательстве и не дает менее крупным членам в достаточной мере участвовать в его разработке. ‹…› Назарбаев [внесший идею о создании ЕАЭС] ясно дал понять, что в соответствии с его представлениями, Евразийский союз должен ограничить свою деятельность исключительно экономическими аспектами интеграции и не должен создавать политические структуры или институты, ущемляющие суверенитет стран – членов союза»[993]. Угроза вмешательства России в жизни других суверенных государств была действительно очевидна, особенно для соседних постсоветских стран, из числа которых Россия выбирает основные объекты политики. Эти страны привлекательны для российских имперских амбиций не только из-за общего коммунистического прошлого, но и потому, что (a) в них часто преобладают патрональные режимы и/или присутствуют многочисленные русские меньшинства, и (b) они являются торговыми партнерами России, которые находятся в односторонней зависимости от ее финансовой поддержки и/или поставок природного газа. Если на глобальном уровне политический вес России обеспечивается ее ядерным арсеналом и постоянным членством в Совете Безопасности ООН, то для того, чтобы оставаться важным политическим игроком на региональном уровне, она применяет в отношении своих соседей три стратегии[994]: продвижение автократии, военное вмешательство и «газпромовская дипломатия». Продвижение автократии, в нашем понимании, предполагает поддержку автократических прорывов и устойчивости существующих патрональных автократий[995]. Так, поверженные в ходе цветных революций верховные патроны часто сбегали в Москву, что свидетельствует о дружелюбии Путина по отношению к ним[996], а вмешательство России в дела Украины, Беларуси и исламского исторического региона подразумевает поддержку либо уже существующих местных единых пирамид, либо попыток их установления[997]. Естественно, в отличие от принципов продвижения демократии на Западе, приверженность Путина автократии является не ценностной, а функционально когерентной [♦ 6.4.1]. Это означает, что он заинтересован в распространении автократии не потому, что считает ее идеальной моделью управления для всего мира, а потому, что воспринимает ее средством страхования для России, стремясь предотвратить тем самым негативные последствия, которые могут возникнуть в результате демократизации региона[998]. Ярким примером второй стратегии – военного вмешательства – является аннексия Крыма, которая подверглась резкой критике со стороны международного сообщества и спровоцировала ряд экономических санкций против России[999]. В этой связи стоит также упомянуть, что Россия поддерживает этнические анклавы Приднестровья (в Молдове) и Южной Осетии (в Грузии), которые были частью советской империи и пытались выйти из ее состава в ходе транзита[1000]. Наконец, «газпромовская дипломатия» подразумевает, что Россия обладает возможностью диктовать свои условия, которые следуют из асимметричной взаимозависимости, то есть односторонней зависимости государств от ресурса (природного газа), поставки которого находятся под контролем верховного патрона [♦ 5.3.4.4]. Украина, Молдова, Беларусь и Грузия являются крупнейшими в регионе странами, зависимыми от «газпромовской дипломатии»[1001]. Однако силовая коммерческая дипломатия не всегда ограничивается поставками газа в постсоветские страны. Как пишут Померанцев и Вайс, «[от] запрета на ввоз свинины из Болгарии до нефтяной блокады Литвы, а также угроз пересмотра энергетических контрактов с британскими компаниями Кремль применяет „систематическую политику принуждения к двусторонним отношениям, которая включает дипломатическое давление, торговые эмбарго, транспортные блокады и… контракты на поставку газа или нефти“»[1002]. В «газпромовской дипломатии», таким образом, наблюдается следующая тенденция: в то время как страны – бывшие республики Советского Союза держатся Россией на коротком поводке за счет контроля над ценами на поставки, за пределами постсоветского региона «Газпром» используется для прямого взяточничества и отмывания денег с помощью сговорчивых популистов. Примерами тому являются, с одной стороны, Виктор Орбан и его окружение, действующие через компанию MET Holding AG, которая посредством газовой сделки перенаправляла потенциальные государственные доходы в частные руки[1003], а с другой – Маттео Сальвини, чей давний помощник Джанлука Савоини обсуждал сделку, в