100 арт-манифестов: от футуристов до стакистов - Алекс Данчев
Фрейд совершенно справедливо применил к сновидению свои критические способности. В самом деле, недопустимо, чтобы столь значительная часть психической деятельности (поскольку мысль не решает проблему непрерывности, по крайней мере, от рождения и до смерти человека, сумма моментов сновидения с точки зрения времени и только с учетом времени чистого сновидения, то есть видения сна, не уступает сумме моментов реальности или, точнее, моментов бодрствования) до сих пор так грубо игнорировалась. Меня всегда поражало, как обыватель может придавать гораздо большее значение и больше доверять событиям наяву, чем тем, которые происходят во сне. Это происходит потому, что человек, когда он перестает спать, — игрушка в руках собственной памяти, а в своем нормальном состоянии память получает удовольствие от размытого воспроизведения обстоятельств сна, лишая его реального значения и отбрасывая единственный определяющий фактор, связывающий его с тем местом, на котором он, как кажется, находился несколько часов назад: эту твердую надежду, это беспокойство. Он находится под впечатлением, что продолжается нечто стоящее. Таким образом сон становится в скобки, как и вся ночь. А сны, как и ночь, как правило, мало углубляют наше понимание. Такое любопытное положение дел, как мне кажется, требует определенных размышлений:
1) В тех пределах, где они существуют (или, как нам кажется, существуют), сновидения представляют все доказательства того, что они непрерывны, и проявляют признаки организованности. Только память присваивает себе право извлекать отрывки из сновидений, игнорировать переходы между ними и сохранять для нас серию сновидений, а не сам сон. Точно так же в любой заданный момент у нас есть лишь четкое представление о реальностях, координация которых — уже вопрос воли… Следует отметить, что ничто не позволяет нам предполагать еще бóльшую рассеянность элементов, из которых состоит сновидение. Мне жаль, что приходится говорить об этом в соответствии с формулой, которая в принципе исключает сновидение. Когда у нас появятся спящие логики, спящие философы? Я хотел бы спать, с тем чтобы отдаться сновидцам, как я отдаю себя тем, кто читает меня с широко открытыми глазами; чтобы перестать в этой сфере навязывать сознательный ритм своей мысли. Возможно, мой вчерашний сон следует за позавчерашним и продолжится следующей ночью с образцовой неукоснительностью. Как говорится, это вполне возможно. И поскольку невозможно доказать, что при этом занимающая меня «реальность» продолжает существовать в состоянии сна, что она не погружается в безвременье, то почему бы мне не дать снам того, в чем я иногда отказываю реальности, то есть ту самую ценность уверенности в них, которая, в свою очередь, сама не подвергается моему отрицанию? Почему бы мне не ожидать от подсказки сновидения большего, чем я жду от своей осознанности, растущей с каждым днем? Разве нельзя использовать сновидение для решения главных вопросов жизни? Во сне это те же самые вопросы, что и в реальности, и существуют ли они вообще? Меньшее ли сон наказание, чем все остальное? Я старею, и, возможно, сон и то безразличие, с которым я отношусь ко сну, старит меня больше и сильнее, чем реальность, к которой я, как кажется, принужден.
2) Позвольте мне снова вернуться к состоянию бодрствования. У меня нет иного выбора, кроме как рассматривать его как явление вмешательства. Мало того что в этих условиях ум проявляется в странной склонности к дезориентации (это история всевозможных промахов и ошибок, секрет которых лишь начинает нам открываться), но еще и не похоже, что при своей нормальной работе он подчиняется чему-то еще, кроме внушений, которые приходят к нему от той глубокой ночи, которой я его вверяю. Каким бы относительным он ни был, его равновесие относительно. Он едва осмеливается выражать себя, а если и осмеливается, то ограничивается проверкой того, что такая-то идея или такая-то женщина произвели на него впечатление. Трудно сказать, какое именно это впечатление, поскольку в нем он демонстрирует лишь степень своей субъективности, и ничего больше. Эта идея или эта женщина тревожит его и склоняет к меньшей серьезности. Ее действие — в том, чтобы на секунду изолировать его от растворителя и вознести на небеса, в том прекрасном осадке, каким он может быть, каков он есть. Когда все остальное тщетно, он взывает к случайности, божеству еще более темному, чем остальные, кому он приписывает все свои ошибки. Кто скажет мне, что угол, под которым рассматривается эта идея, влияющая на него, что что-то в глазах этой женщины не являются именно тем, что связывает его со сновидением, с теми главными фактами, которые он по собственной вине упустил? А если бы все было по-другому, то на что он был бы способен? Я хотел бы дать ему ключ от этого коридора.
3) Ум человека, который видит сны, полностью удовлетворен тем, что с ним происходит. Мучительный вопрос о возможности больше неуместен. Убивай, лети быстрее, люби сколько душе угодно. А если ты умрешь, разве ты не уверен, что проснешься среди
