Изобрести современность. Эссе об актуальном искусстве - Линда Нохлин
Несмотря на то, что тема сексуальных и прочих злодеяний широко освещалась, в популярной прессе было мало откровенных визуальных изображений этого явления. В каком-то смысле бессодержательность бесхитростного рисунка лейтенанта Пирса, отсутствие в нем каких-либо явно выраженных признаков насилия или даже вообще человеческого присутствия, если не считать зловещих птиц-падальщиков, тем более выразительны. Изображение может быть прочитано как картина жестокости только в контексте широкой огласки, связанной с Восстанием сипаев: это немая картина, которая может передать свое невыразимое послание только тем — подавляющему большинству британской общественности, — кто может понять. Возбуждающее и побуждающее к мести зрелище изнасилований, пыток и убийств британских женщин и детей руками их индийских похитителей — вот на что указывает этот банальный и неумелый набросок индийского пейзажа и построек, тем более эффективный, что представляет «только факты», с претензий на документальную достоверность, а не на эстетические достоинства, порождающие подозрения, что что-то было изменено. Этот немой артефакт служит документом того, что индийский литературовед Хоми К. Баба назвал «неуравновешенным дискурсом двойственности, нарушающей модальность своего рационального просвещенческого характера». «И, — продолжает он, — на обратной стороне колониальной власти, где история превращается в фарс, а бытие становится „частичным“, возникают близнецы нарциссизм и паранойя, воспроизводящиеся с завидной частотой и неуправляемые»[144].
«Близнецы нарциссизм и паранойя, воспроизводящиеся с завидной частотой и неуправляемые»: таковы фигуры, характеризующие словоблудие, безудержно извергаемое популярной прессой. Несмотря на множество лицемерных предупреждений, о неописуемом часто — словно это выплескивается само по себе — и охотно говорится на страницах таких популярных изданий, как Illustrated Times, которая была действительно сдержанна в отношении визуальной репрезентации. Под цивилизованным фасадом милосердной имперской державы, заботящейся о своих детях с любовью отца и матери, скрывается призрак той угрожающей Инаковости, которую колониалистский дискурс пытается дезавуировать[145]. Кстати, белые офицеры в Индии поощряли своих подчиненных-индийцев называть их ma-bap (отец-мать); это только усилило гнев против мятежников-сипаев, которые, как считалось, нарушили самые глубоко укорененные табу — совершили, так сказать, инцест и отцеубийство. И особенно зловеще эта угроза формулируется в терминах гендерного дискурса: черный мужчина versus белая женщина, или, конкретнее, белая леди — формулировка, хорошо знакомая американцам по сценариям нашего собственного Юга. Главный современный репортер мятежа, Расселл из лондонской Times, прямо заявляет об этом: «Резня в Канпуре усугублялась тем фактом, что этот акт был совершен подчиненной расой — темнокожими мужчинами, осмелившимися пролить кровь своих хозяев и бедных беспомощных женщин и детей»[146].
46 Василий Верещагин. Подавление Индийского восстания. Ок. 1884. Фотогравюра
The Illustrated London News, наряду с другими журналами, потчевал читателей подробностями зверств, перемежая их столь же кровожадными призывами к мести. Восьмого августа 1857 года, после обычных сетований на то, что «жестокости настолько ужасны, что простое упоминание о них само по себе является почти преступлением», читателю преподнесли настоящую литанию жестокостей: «В Аллахабаде толпа и солдаты сожгли заживо целую семью <…> Они насиловали матерей в присутствии их детей, а затем убивали и матерей, и детей <…> В Джханси женщины были публично изнасилованы и столь же публично убиты и изрублены на куски <…> Маленьких годовалых детей солдаты выхватывали из рук их матерей или нянек, подбрасывали в воздух и насаживали на острия штыков <…> На скачках <…> один негодяй схватил даму из Дели, раздел ее, надругался, а затем убил самым жестоким образом, сначала отрезав ей грудь. С другой дамой, спрятавшейся под мостом, поступили таким же образом, затем изрубили на трепещущие куски и выбросили ее изуродованные останки на дорогу»[147].
Учитывая ужас преступлений, вполне ожидаема чудовищность наказания: «возникают близнецы нарциссизм и паранойя, воспроизводящиеся с завидной частотой и неуправляемые», если снова воспользоваться словами Баба. Спустя почти тридцать лет после свершившегося события русский художник Василий Васильевич Верещагин (без сомнения, вдохновленный менее продуманной документальной репрезентацией) в картине «Подавление Индийского восстания» (ок. 1884, рис. 46) предлагает свою версию мести имперских хозяев подвластному народу в патриархальном модусе, которая прекрасно выражает фаллический подтекст происходящего; сексуальные импликации этой картины стоит сравнить с рисунком «Колодец». Точно так же, как белые мужчины спасали белых женщин от мужчин подчиненной «расы» в «Помните!», здесь белые мужчины обрушивают свою месть на «других» в расовом отношении мужчин — среди прочего за то, что те сделали с женщинами. Правосудие кодируется как своего рода рациональная и даже механическая эрекция, имперсональная в своем действии. Бросается в глаза отсутствие женщин: это мужское дело. Но присутствует пугающий призрак женственности: несмотря на свои бороды, сипаи здесь неуловимо «феминизированы»: они показаны абсолютно пассивными, их тела предаются смерти в длинных белых халатах; они символически кастрированы и в силу этого отдаленно перекликаются с женщинами-мученицами в картине «Помните!», а также, что еще тревожнее и даже двусмысленнее, с амбивалентным героизмом индийских вдов, принуждаемых к самоубийству традицией сати.
Таким образом, дискурсы расы и гендера продолжают совпадать, усиливать и противостоять друг другу в репрезентациях Восстания сипаев вплоть до — и после — его горького завершения.
Примечание редактора английского текста:
Эта лекция, в различных версиях несколько раз прочитанная Нохлин в период между 1982 и 1987 годами, была расшифрована по машинописному тексту и рукописным заметкам.
Глава 12. Уроки «Черных мужчин»
Art in America 83, № 3, март 1995
Выставка «Черные мужчины» в музее Уитни — одна из самых ярких и визуально увлекательных выставок Нью-Йорка в этом сезоне. Весьма разнородная по своему материалу — от традиционной живописи до чисто текстовых работ, от фотографий до измененных объектов, от видео до инсталляции, — выставка обращается одновременно и к глазу, и к интеллекту зрителя. Это мультикультурное мероприятие в лучшем и самом точном смысле этого слова. Хотя название выставки лаконично анонсирует общую тему, представления этой темы столь же разнообразны, как и творческие подходы, а среди самих художников есть как цветные, так и белые, как женщины, так и мужчины, как геи, так и гетеросексуалы. Представления о чернокожей мужественности, которые они артикулируют, разнообразны: негативные и позитивные, стереотипные и подвергающие сомнению, двусмысленные и неожиданно амбивалентные, реалистичные и отвлеченные. В целом представленные образы говорят также об изощренности и визуальной изобретательности. Выставка бросает вызов предубеждениям, даже когда работает — часто саркастически, иногда гневно и мучительно, — с заблуждениями.
Конечно, это в высшей степени политическое искусство со всеми вытекающими отсюда последствиями. И, возможно, именно из-за того, что выставка не пытается скрыть свою социальную ангажированность, она получила незаслуженно много
