Аркадий Белинков - Юрий Тынянов
Это Тынянову, несомненно, удается. Факты пушкинской жизни опровергают мнение о его постоянстве, но такой жизненный факт, как творчество писателя, часто поддерживает тыняновскую версию. А так как поэтический факт не хуже и не лучше бытового и в качестве доказательства не уступает ему и не превышает его, потому что и тот и другой реальные факты, то получается, что стихи Пушкина говорят об одном, а биография совсем о другом. Что же может быть лучше?! Вот и прекрасно! Именно Этому нас учат почтенные дяди и тучные тети, полные достоинства, предлагая нашему вниманию насыщенные поэзией строфы и уверяя, что жизнь поэта не представляет научного интереса. Следуя их указаниям, не будем ли и мы со всем вниманием рассматривать отдельно «жизнь» и отдельно «творчество» и уверять, что художник может думать одно, а писать другое? Но ведь всем известно, что только особенно выдающимся представителям это удавалось делать хорошо. А как же быть другим?
Что же тогда остается? Чистейшее стихотворение «Я помню чудное мгновенье» и сомнительное письмо Соболевскому: «Безалаберный! Ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною тебе должных, а пишешь мне о M-me Kern…» Жизнь и творчество? Поэзия и правда? Поэт и человек? Или это закон разности жанров? Или трагическое противоречие человеческой души? Или то, что человек и художник независимы друг от друга? Или то, что Пушкин был натурой противоречивой и сложной?
В мнении о единстве жизни и творчества художника Тынянов разошелся не только с Вересаевым, но и с Пушкиным. Пушкин считал, что:
Пока не требует поэтаК священной жертве Аполлон,В заботах суетного светаОн малодушно погружен………………Но лишь божественный глаголДо слуха чуткого коснется,Душа поэта встрепенется,Как пробудившийся орел.
«Дитя ничтожное мира», призванное «к священной жертве» «Аполлоном», «бежит», полное «и звуков и смятенья», «в широкошумные дубровы». Кончается «хладный сон», и начинается поэтическое творчество. Бедный итальянский артист, с «дикой жадностью» пускающийся в «меркантильные расчеты», почувствовав «приближение бога», становится вдохновенным поэтом. Это все та же «поэзия» и «правда». Через восемьдесят один год после Пушкина Блок повторит эти мотивы в стихотворении «Поэты»:
Когда напивались, то в дружбе клялись,Болтали цинично и прямо.Под утро их рвало…. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .И плакали горько над малым цветком,Над маленькой тучкой жемчужной…
Но Пушкин не всегда видел в одном человеке «дитя ничтожное мира» и «поэта». Он настаивал и на прямых связях между поступками и «божественным глаголом». Что такое «гений и злодейство», «создатель Ватикана» и «убийца»? Это тоже человек и художник. Но Пушкин их разъединяет. Он говорит:
…гений и злодействоДве вещи несовместные…
Тынянов не хочет отрывать человека от поэта.
В истории человеческих споров есть такие объекты, которые одерживают победу или терпят поражение не потому, что они истинны или ложны, но потому, что разным людям и разным временам они нужны такими, а не иными.
Ю. Н. Тынянов писал статью «Безыменная любовь» и роман «Пушкин», когда уже требовалось убеждать в том, что человек, и особенно художник, не должен быть ветреным, легкомысленным, беспрестанно и беспечно меняющим свои привязанности.
Таким образом, статья Тынянова с успехом доказывает, что Пушкин был натурой противоречивой и сложной. Это было бы особенно удачно, если бы мы уже не знали многого на эту тему из других источников.
При сложившихся обстоятельствах я вынужден покуситься на пушкиноведческий суверенитет.
Открытие Тыняновым безыменной и единственной любви Пушкина было шумной пушкиноведческой сенсацией, веселой и несерьезной.
Если бы Тынянов ограничился высказанным предположением, то осталась бы прекрасная и ни для кого не обязательная статья «Безыменная любовь», отчего была бы лишь одна польза. Но Тынянов настаивал. Он стал писать роман о Пушкине так, как будто бы все это действительно серьезно, и тогда появились вещи, уже не просто сомнительные, но и откровенно недоброкачественные. Тогда оказалось, что «история русская, стародавняя» и прочее (что само по себе не могло не вызвать судорожных приступов восхищения) к Карамзину, видите ли, отношения не имеет, а имеет отношение к его жене, что Карамзин (это было модно в те годы), видите ли, был придворным историографом (чуть ли не «лукавым царедворцем»), и поэтому, конечно, чего-нибудь прогрессивного от него ждать не приходится.
Вся история с Карамзиной в романе — нестерпимое преувеличение, несостоятельная полемика, попытка убедить в том, чего не было, шумная сенсация.
Я говорю это, имея в виду главным образом третью часть романа.
Но третьей части романа нет. Она получилась третьей частью романа потому, что ее издают в одном переплете с двумя первыми частями. Две первые части — это законченные художественные произведения, а третья часть — Это наброски, черновики, варианты, планы, куски записной книжки. К ним нельзя относиться серьезно, их нельзя читать как роман, а вот, когда будет академическое издание Полного собрания сочинений Ю. Н. Тынянова, то их следует печатать в отделе «Из черновиков», или «Ранние редакции», или «Другие варианты и редакции», или даже «Отрывки и наброски». Их же печатают так: «Юрий Тынянов. Пушкин. Часть третья. Юность». Как две предшествующие: «Часть первая. Детство». «Часть вторая. Лицей». В романе Юрия Тынянова «Пушкин» «Часть третья. Юность» не существует. Существует незаконченная работа писателя над третьей частью. К третьей части нельзя относиться серьезно. Она безответственна, как всякая недописанная вещь.
В романе о Пушкине литература занимает главенствующее место. В истории 10–20-х годов прошлого века литературная тема выделена как важнейшая. Александр I, Аракчеев, Голицын и фон Фок занимались, как легко догадаться, не только литературой. Но то, что больше всех претерпели гонений в эту пору именно литераторы и именно от Александра I, Аракчеева, Голицына и фон Фока, не случайно. В эти годы люди, стоявшие во главе государства, имели к литературе самое непосредственное отношение, и, вне всякого сомнения, именно поэтому литераторы и претерпели. Мечтал о литературной деятельности Сперанский, писавший роман «Отец семейства», на посту государственного секретаря его сменил писатель Шишков. Соперником и Сперанского и Шишкова был Карамзин, удостоенный официального звания историографа Российской империи, звания, ставившего его в ряд высших сановников. В печальной истории падения Сперанского Карамзин сыграл, вероятно, не последнюю роль. В эти же годы был приближен ко двору Жуковский. Значительную роль играет министр юстиции И. И. Дмитриев — писатель.
Тынянов не случайно выделяет литературную тему эпохи. В истории России этих лет литература занимала ответственное место.
В жизни каждой страны бывают преобладающие исторические темы. 10–20-е годы в России вошли в историю под знаком Отечественной войны, литературного обновления и декабрьского восстания. В романе Тынянова определающую роль играют две темы — Отечественная война и литература. Литературный расцвет этой поры был вызван Отечественной войной. С победой в войне были связаны все лучшие надежды общества. Отмена крепостного права, введение конституции казались близкой реальностью. В следственных материалах по делу декабристов упоминания об этих надеждах и о разочаровании в них неоднократны. Надежды вызвали общественное самосознание, а разочарование — тайные общества. Общественное самосознание способствовало литературному расцвету. Война разбудила историю. Даже исторические реминисценции афишек Ростопчина и журнальных статей, менее всего приспособленные к тому, чтобы вызвать высокие гражданские чувства, и те как-то открывали прошлое. В лицее профессором нравственных наук состоял Александр Петрович Куницын, тверской семинарист, внук дьячка, геттингенец, учивший, что самое главное — это «создание общего духа, воспитание без лести, раболепства, короче воспитание достоинства». Война заставила посмотреть на старые вещи по-новому. «Изменилось, казалось, и Царское Село… они не замечали ранее, что все наполнено здесь свирепою памятью войн и побед: Турецкий киоск, Кагульский мрамор и Чесменская колонна, Орловские ворота с надписями», — пишет Тынянов в «Пушкине». История звучала с полос газет и с кафедр, она просыпалась в названиях оставленных неприятелю городов. Тынянов выделяет из хора скромный царскосельский памятник, мимо которого гуляли лицеисты. На медной доске старого памятника была описана морская победа Федора Орлова, и в последней строке говорилось: «Крепость Павара сдалась бригадиру Ганнибалу».
