Елизавета Федоровна - Дмитрий Борисович Гришин
Свой внутренний мир и свои душевные переживания семья Венценосцев оградила надежной непроницаемой стеной. И ближний круг им этого не простил. Как же так?! Пренебрегают мнением «света», предпочитают титулованным особам, день и ночь мечтающим о «дружбе» с царем и царицей, какого-то крестьянина, не позволяют вторгаться в их частные дела! Сразу поползли слухи, один нелепее другого. Как снежный ком покатилась дурная молва, обраставшая все новыми и новыми сплетнями, выдумками, а затем и фальсификациями. О Распутине заговорили повсюду, его имя не сходило с газетных страниц, на него сваливали всё и вся, заставляя заодно сомневаться в адекватности императрицы и в авторитете императора.
Елизавете Федоровне это доставляло боль. Но как защитить Аликс и Ники, когда они сами себя так изолировали? И что, вообще, реально происходит? Когда случилась история с пресловутым Филиппом, Великая княгиня высказала интересную мысль: «Не было бы ничего дурного, пожелай он (император. – Д. Г.) встретиться с интересным человеком, как говорится, не придворным, пригласить его наравне с другими – что плохого, если Государь говорит с народом, чем больше он видит людей, тем лучше. Пагубно это, лишь когда окружено тайной». Вот оно – тайна! И сейчас она действительно будоражила умы, распаляла страсти, порождала фантомы. Только о существовании таковой, глубоко личной, никого не касавшейся (ведь у каждого есть что-то, не предназначенное для посторонних) никогда не узнали бы в обществе без подлых усилий, без мощной «раскрутки» со стороны «обиженных мстителей» и быстро подключившихся политиканов. Началась бессовестная дискредитация Царской семьи. Продуманная, четко организованная. Ложь окончательно заслонила истину, исказив суть вещей и введя в заблуждение даже отлично знавшую цену злословиям Елизавету Федоровну.
Все, что она слышала про Распутина, исходило от людей, не доверять которым у нее не было оснований. Вот член ее Комитета, лидер партии «октябристов» А. И. Гучков – посударственный и общественный деятель, благотворитель. Но он же – активный клеветник в адрес императрицы. Или Джунковский – давний знакомый, бывший адъютант Сергея Александровича, всегда обаятельный и любезный. Некоторое время «милый Джун», любимец светских кругов и артистической богемы, был заместителем министра внутренних дел и шефом Корпуса жандармов, что давало ему серьезные возможности. Воспользовался он ими весьма оригинально – собрал неподкрепленные доказательствами слухи о «кутеже» Распутина в Москве, представил их императору в виде секретной (!) записки, и тут же … передал ее знакомым, после чего скандальный текст пошел гулять по рукам. Когда Джунковского сняли с должности, «компромат» достался журналистам. Газетная бомба, конечно, взорвалась.
До Великой княгини наверняка доходили рассказы С. И. Тютчевой (дочери безукоризненного сотрудника Сергея Александровича), бывшей фрейлины императрицы и воспитательницы великих княжон, уволенной за интриги и теперь лгавшей в отместку направо и налево. Наконец, нельзя было не прислушаться к мнению близкой подруги, З. Н. Юсуповой, которая давно затаила обиду на Александру Федоровну, не пожелавшую обсуждать с ней «распутинскую» тему. Разумеется, в разговорах с сестрой императрицы княгиня Зинаида не допускала тех эпитетов, которыми награждала Царскую чету у себя дома, но невинную жертву изображала.
В конце концов, Елизавета Федоровна нашла возможность объясниться с сестрой. Разговор не получился. Обе оставались непреклонны, обе не принимали встречных доводов. И Александра, и Елизавета были глубоко православными женщинами, верными дочерями Церкви, образцами подлинной преданности Всевышнему. Но разные обстоятельства личной жизни, включавшие источники радостей и страданий, привели к различному восприятию того, что называется духом веры. За каждой из них стояли своя правда, своя христианская дорога, и драма заключалась в несоединимости позиций, в невозможности поступиться самым главным, самым святым. Общим для обеих, но по-разному открывшимся для каждой.
На том последнем в их жизни свидании, 3 декабря 1916 года, сестры не поняли друг друга. Расстались с тяжелым чувством, с обидой. Именно после той встречи Елизавета Федоровна отправилась в Саровскую обитель, стремясь, помимо прочего, восстановить душевное равновесие, а императрица вместе с дочерьми совершила паломничество в Новгород, где в Десятинном монастыре навестила знаменитую старицу-затворницу Марию Михайловну. «Мы пришли к ней пешком по мокрому снегу, – напишет Александра Федоровна супругу. – Она лежала на кровати в маленькой темной комнате, потому мы захватили с собой свечку, чтобы можно было разглядеть друг друга. Ей 107 лет, она носит вериги (сейчас они лежат около нее), – обычно она беспрестанно работает, шьет для каторжан… Она седая, у нее милое, тонкое, овальное лицо с прелестными, молодыми, лучистыми глазами, улыбка ее чрезвычайно приятна. Она благословила и поцеловала… Мне она сказала: “А ты, красавица – тяжелый крест – не страшись” – (она повторила это несколько раз)». Александра не страшилась. А если чего-то и боялась, то, как и Елизавета, лишь одного – оказаться слабой в исполнении христианского долга и недостойной Божией милости.
Между тем победу одержали те, кто давно отпал от истинной веры и, поправ элементарную мораль, пошел на убийство. Выстрелы в Юсуповском дворце на Мойке поставили точку в «распутинской» истории. Елизавета Федоровна расценила это как неизбежный результат, как вынужденный поступок людей, желающих спасти монархию и Россию. «Не хочу знать подробности, – писала она Николаю II, – говорят, замешаны очень многие, все высланы в разные края, и слава Богу, что это было сделано, преступление остается преступлением, но это, будучи особого рода, может быть сочтено дуэлью и делом патриотизма, а за такие проступки закон, я думаю, смягчает наказание».
Дмитрия Павловича и Феликса Юсупова поместили под домашний арест. Они содержались в принадлежавшем теперь Дмитрию Сергиевском дворце под охраной вооруженного караула внутри и жандармов снаружи. На телеграмму тети Эллы племянник не ответил. Его выслали на турецкий фронт в Персию (чем невольно спасли от гибели в революцию), Юсупову предписали выехать в его имение Ракитное.
Наступил 1917 год… Накануне Елизавета Федоровна попросила не поздравлять ее с Рождеством Христовым и с Новолетием. Было совсем не до праздников. Точно так же, через объявление в газетах, она еще в сентябре отказалась принимать поздравления с тезоименитством, объясняя свой шаг условиями войны. Россия переживала трудное время, когда радость и душевный подъем могли исходить лишь от работы в помощь стране и от молитвы о скором ее спасении. Утром 1 января Великая княгиня отправилась в Троице-Сергиеву лавру. Спустя три дня она вновь посетила обитель преподобного Сергия и снова, уже последний раз в жизни, поехала туда в конце месяца. Что-то усиленно тянуло ее тогда к этой святыне – к Божиему угоднику, который всегда так высоко ею почитался. К тому, чье имя было ей особенно дорого, к тому, чей праздник станет и днем ее святой памяти.
В начале года Елизавета Федоровна написала княгине З. Н. Юсуповой: «Я работаю, как всегда, много, и это меня поддерживает. Все грустно, грустно и затянуто тучами, громы войны и глухой ропот
