Елизавета Федоровна - Дмитрий Борисович Гришин
Юноши появились в стилизованных русских костюмах. Представились – Николай Клюев, Сергей Есенин. Зазвучали стихи, и сразу повеяло былинным сказочным духом, стариной, народным укладом, ароматами лесов и полей. Елизавете Федоровне очень понравилось. Она долго расспрашивала поэтов о их прошлом, о смысле прочитанных «сказаний». А на прощание подарила Евангелия со своим благословением и серебряные образки. На другой день встреча повторилась уже в апартаментах Великой княгини, и среди слушателей были художники Васнецов и Нестеров. Теперь выступавшие облачились в специально пошитые «боярские» кафтаны, что должно было подчеркивать национальный характер их поэзии. Но и без всякой бутафории Елизавете Федоровне, вновь похвалившей стихи, было ясно, что перед ней выразители истинно русского начала. И притом весьма талантливые.
Она всегда замечала одаренных и перспективных людей. Вот строки из ее письма, адресованного брату в 1908 году, когда ей было вроде бы не до мирской суеты: «Дорогой Эрни. Я посылаю совсем молодого русского художника в Англию. К сожалению, он не говорит ни на каком другом языке, но я собираюсь устроить его жить вместе с кем-нибудь, кто сможет помогать ему. Только высокая протекция поможет открыть для него много дверей… он живет от своих картин; только недавно закончил курс художества в академии в Москве… Он хочет усовершенствовать себя и боится строгой критики… <…> что часто убивает талант. Я посылаю тебе маленький подарок “Взгляд язычника и христианина” – его работы, ты сможешь сам судить… Будь столь добрым, закажи ему несколько картин; может быть, родственники также купят несколько – немного заработанных денег помогут ему». Имя и судьба художника, к сожалению, остались неизвестны, но мы знаем, что в другой раз, познакомившись с творчеством Павла Корина, Великая княгиня планировала по окончании войны отправить его за границу для дальнейшей учебы.
С образованием Марфо-Мариинской обители туда по приглашению Елизаветы Федоровны поступил на должность регента восемнадцатилетний выпускник Синодального училища Николай Голованов. Однако в 1915 году музыканта стал активно приглашать к себе коллектив Императорского Большого театра, разглядевший в нем талант хормейстера и дирижера. Великая княгиня не стала препятствовать – пусть подающий надежды юноша продолжит совершенствоваться и, даст Бог, достойно послужит высокому искусству. Так и случится. Николай Семенович Голованов со временем станет главным дирижером Большого театра, постановщиком, пропагандистом и защитником русских опер. Ему придется нелегко, но даже в самые трудные годы, в условиях тоталитарного режима и при развернутой борьбе с «головановщиной», он не побоится хранить у себя метроном с дарственной надписью «От благодарного хора сестер Марфо-Мариинской обители» и фотографию Великой княгини Елизаветы Федоровны.
Привлекший внимание Есенин тоже не забылся. Красивый, талантливый, непосредственный и с таким щемящим сердце именем – Сергей Александрович. К его именинам Елизавета Федоровна послала подарок, образ преподобного Сергия Радонежского. В то время поэт начал служить санитаром в Царскосельском лазарете великих княжон Марии и Анастасии, так что оставалось надеяться на его творческие успехи после войны.
Война же, судя по всему, затягивалась надолго. Положение на фронтах было тяжелым, и еще в августе 1915 года, приняв на себя обязанности Верховного главнокомандующего, Николай II отбыл в действующую армию. «Молитвы всей России с тобою, – телеграфировала ему Елизавета Федоровна, – особенно эти дни всеобщего доверия, и усиленно поднимаются все души к Божьей Матери, да укрепит Она, наша Заступница, тебя в подвиге, который ты взял на себя для родины». Но «всеобщее доверие» таяло на глазах. Во всяком случае в Москве, остро ощущавшей дестабилизацию экономики. На подъездных путях к городу стояли тысячи неразгруженных вагонов, заводам и фабрикам не хватало сырья, начались перебои с поставкой топлива. Все это действовало на москвичей гораздо сильнее успехов русской армии в 1916 году, а уж когда невиданных размеров достигли цены на продовольствие, Первопрестольная озлобилась не на шутку.
С каждым днем Великой княгине становилось все опаснее покидать пределы обители. Могла произойти любая провокация. Чтобы этого не случилось, вице-директор Департамента полиции потребовал «в виду переживаемого ныне тревожного момента» усилить в Москве меры «в ограждении личной безопасности Ее Императорского Высочества». В ответ Московское охранное отделение перечислило все прежние свои действия по данному вопросу, прибавив, что для новых у него не хватает агентов, денег и автомобиля сопровождения. Ситуация начинала напоминать ту, что двенадцать лет назад сложилась вокруг Сергея Александровича…
Елизавета Федоровна не боялась. Как и супруг, она вверяла свою жизнь Богу, часто повторяя сестрам обители, что без Его воли ни один волос не упадет с головы. В декабре 1916 года состоялась ее поездка в Саров. Война началась для России в праздник преподобного Серафима, и Великая княгиня уповала на особенную помощь святого, на его защиту. «Десять дней молилась за вас, – напишет она Государю, – за твою армию, страну, министров, за болящих душой и телом…» Вернувшись, Елизавета Федоровна узнала невероятные новости – в Петрограде убит Григорий Распутин, а среди убийц, помимо младшего Юсупова, называют ее племянника Дмитрия!
Распутин… Она никогда не видела этого человека, о котором вокруг столько говорили. Но наслушалась многого. Из того, что рассказывалось, возникала очень неприятная картина – какой-то сибирский мужик с сомнительной репутацией полностью подчинил себе волю царя и царицы и, пользуясь болезнью их сына, которому только он якобы способен помочь, стал вмешиваться в управление государством. Даже если не все было здесь правдой, то так понимали ситуацию в обществе, а это уже грозило опасностью. Целых шесть лет Елизавета Федоровна пыталась разобраться в происходящем. Искала доверительного разговора с Аликс, предостерегала в письмах Ники, просила помощи у брата. Ничего не выходило. Если раньше доверие Царской четы некоему доктору Филиппу объяснялось интригами великих княгинь Анастасии и Милицы, то влияние нового «чародея» не укладывалось ни в какую теорию, и способов борьбы с ним не находилось.
Елизавета прекрасно понимала, что личная жизнь Александры не подлежит вмешательству, что сестра давно самостоятельный человек, мать семейства. Однако, по своим собственным словам, относилась к ней скорее как к дочери, а в Николае продолжала видеть прежнего Ники, всегда и во всем доверявшего дяде Сергею и тете Элле. Обеспокоенная странными делами в его доме, она писала Николаю в феврале 1912 года: «Со всех концов России в моих поездках, да и здесь люди идут ко мне со своей болью – это правда; я твоя сестра – “вы должны открыть им глаза…”. И все это я несла тебе, так как видела в этом свой долг, а еще потому, что была на грани срыва от страха за твое благополучие». Она так хотела помочь, подсказать, объяснить. А в
