Наяву — не во сне - Ирина Анатольевна Савенко
В общем, решилась на этот шаг. И, кажется, спокойнее стало на душе. Тут посылает меня Комитет по делам искусств и командировку — для проверки и помощи в работе художественной самодеятельности. Дали мне направление в Джамбул и Чимкент. Из Джамбула в Чимкент добралась уже совсем больная, и на следующий же день меня уложили в больницу — воспаление легких.
Лежу в больнице на свинцовом заводе, не сплю ночами и все думаю, думаю: как отнесется Леня к моему замужеству? А Леня ежедневно приходит ко мне прямо в зимнем своем пальтишке, измазанном то мелом, то глиной. Придет, поставит передо мной на столик бутылку молока и улыбается — и радостной, и застенчивой, и какой-то недоговоренной улыбкой. Я рада, счастлива его видеть, но говорить мне трудно, прошу: «Рассказывай, Ленечка, как тебе живется?» А он не знает, о чем рассказывать, что-то проронит едва слышно, стесняясь больных женщин, и уходит.
Уйдет, а я плачу, плачу — от любви к нему и от рвущей сердце жалости. И все чаще вспоминаю свое детство, отчима, разлад наш с мамой после его появления в семье. А что, если и у нас так же будет? Если Иван Кондратьевич не найдет пути к сердцу Лени, к его достаточно сложной натуре? А может, и искать не захочет, ведь я так мало знаю его. Ну, музыкальный, гостеприимный, вежливый. А сколько еще самых различных черт может таиться в человеке?..
И в какой-то из вечеров, когда мне уже стало лучше, прошу у кого-то лист бумаги и ручку и пишу Ивану Кондратьевичу. Прошу прощения за свою несерьезность, но, поймите, мол, меня, выйти замуж за вас не могу решиться, боюсь за сына, боюсь, что вы не уживетесь и всем нам троим будет плохо.
И огромный камень свалился с моей души после отправки этого письма.
После болезни я долго чувствовала себя расслабленной, разбитой. Понимаю, что Марье Яковлевне я в тягость, что надо от нее уйти. Но куда? Не могу понять: почему в Алма-Ате так трудно найти комнату? Ведь война кончилась, основная волна эвакуированных схлынула. А жилья нет и нет. Даже временный уголочек для меня одной не находится.
Глава XI. НАКОНЕЦ-ТО КВАРТИРА!
Наконец, хоть до весны еще далеко, послало солнце ясный лучик. Встретилась я с Ваней Жуковым — бывшим мужем моей сестры Наты. Вернее, не встретилась, а он, узнав, что я в Алма-Ате, через общих знакомых пригласил меня в гостиницу, где тогда жил.
Ко времени моего приезда в Алма-Ату Ваня был уже народным артистом Казахской ССР и очень популярным певцом всего Казахстана.
Вскоре после того, как он переехал в Алма-Ату, за ним последовала и Ната. Была и она принята в алма-атинскую оперу. Но Ната, в противовес Ване, не двинулась быстрыми шагами вперед по оперной стезе. У нее был хороший голос, были и артистичность, и вообще — недюжинные способности, но, к сожалению, она была почти полностью лишена трудолюбия.
Ваня, прежде и не помышлявший о том, что когда-нибудь взойдет на оперную сцену, очень быстро перегнал Нату. Она пела Зибеля в «Фаусте», Полину в «Пиковой даме», няню в «Онегине», словом, вторые партии, а до первых так и не дотянулась, не сумела дойти до высокой черты, отпущенной ей природой.
Вскоре после переезда Наты в Алма-Ату они с Ваней разошлись. Думаю, что в этом разрыве больше Натиной вины. Ваня поначалу очень любил ее, был человеком уживчивым, со спокойным характером.
А теперь, получив приглашение Вани, я спешу в гостиницу, где он живет со своей новой женой, колоратурой оперного театра Верочкой. Застаю супругов лепящими мелкие красивые пельмешки.
Первое, что Ваня сказал, увидев меня: «Вам, Ира, крупно повезло. Я строю дом, очень скоро он будет готов, и, поскольку я многим и многим обязан Надежде Константиновне, предоставляю ей в этом доме до конца ее жизни одну из комнат. Знаю, что вы ищете квартиру для нее, Лени и себя, значит, вам посчастливилось получить жилье, да еще бесплатное, до конца жизни вашей мамы. Ну как, нравится вам мое предложение?»
Нравится!.. Я на десятом небе, совсем обалдела от счастья, не знаю, что и говорить. Отведав пельменей, спешу домой, чтобы поскорее сообщить в письме маме, Тане, Лене о великой для всех нас радости. Мама в ответ, конечно, написала Ване растроганное, полное благодарностей и благословений письмо.
Ваня строит солидный каменный дом. Три комнаты, кухня, веранда. Ему дали долгосрочную ссуду, к тому же горсовет снабдил его многими строительными материалами по твердой цене.
Дом сооружается по улице Мичурина, невдалеке от центра, совсем близко от Зеленого базара, радующего глаз живописным изобилием овощей и фруктов. На другой же день после встречи с Ваней отправляюсь посмотреть на наше будущее жилье. Основательный дом почти готов. Наша комната — продолговатая, метров одиннадцать-двенадцать, первая налево от входа, а прямо идут две большие смежные комнаты. Хорошая кухня, просторная веранда. В общем — отлично.
Наконец дом принят хозяевами, и третьего марта я отправляюсь в Чимкент за Леней и мамой. Упаковали мамин сундук, кушетку, фисгармонию, сдали все это в багаж, он сопровождал нас в том же поезде, и двинулись в путь.
Прибыли на Алма-Ату-Первую. Погода жуткая: холод, вьюга. Под ногами — месиво из дождя и снежной слякоти, но метель завывает по-зимнему, слепит снегом глаза. Мы идем к товарному вагону — получить багаж, и такими несчастными выглядят и Леня, и мама, бледные, замерзшие, стараются спрятать подбородки и носы в воротники пальто, и так мне невыносимо жалко их, что я едва сдерживаю слезы. Но сдерживаю, приговариваю: «Ничего, сейчас, сейчас...» Конечно, все было не сейчас, а очень долго, очень трудно, добрались до Ваниного дома уже к вечеру.
Встретили нас хозяева приветливо, помогли расставить вещи. Как раз только и поместились в комнате три наши ложа и небольшой стол посредине. Мама спит на своей кушетке, Леня — на раскладушке, ее дал нам Ваня, а я — на купленном у соседей старомодном цветастом диване с
