Дмитрий Балашов. На плахе - Николай Михайлович Коняев

Затем читал свою новую рукопись, и после каждой прочитанной главы спрашивал меня, словно начинающий писатель: «Ну, как, Надька, ничего, или, может, не пойдет такая откровенность в любви, которую я здесь пишу?» И я честно признавалась, что мне все интересно и ново. А затем взяла и прямо спросила: «А почему стал описывать любовь теперь? Не связано ли это с возрастом, что уходит прежняя мужская сила?» Он учил меня быть предельно откровенной и потому совершенно не обиделся на вопрос, а так же откровенно ответил, что в моих словах есть доля правды. Да, он старел, но это не означало, что ослеп, потерял голос, слух, обоняние. Может быть, именно в это время он и почувствовал все гораздо острее. Исчезли барьеры, комплексы… Появилась свобода. Наверно, потому и о нашем Славянском Ходе, и о своей там влюбленности написал так открыто. А может, чувствовал: не так-то много ему оставалось жить. И захотелось высказать то, что не давало покоя, сидело в душе занозой. Вспоминаю, как в Славянском Ходе опять же в Минске на фуршете нам, женщинам, надоели бесконечные тосты и речи мужчин, и мы пошли танцевать. В. С. Маслов, увидев это, сказал очень недовольно: «Мы приехали дело делать, а не развлекаться». Тогда, чтобы нас поддержать, в круг вышел Дмитрий Михайлович. Широко, по-русски, раскинув руки, он как ни в чем ни бывало, пошел плясать. Да так здорово, так увлеченно, что даже Маслов сменил гнев на милость.

Необычайно интересным на первых Балашовских чтениях мне показалось сообщение T. Н. Ярыш, представляющей Государственный архив новейшей политической истории Новгородской области, сохраняющий значительную часть документального наследия Дмитрия Михайловича Балашова. Татьяна Николаевна рассказывала, что в 1996 году Дмитрий Михайлович передал в архив свои первые документы – 56 коробок. Чтобы перевезти их, пришлось несколько раз к дому подгонять машину. И когда последние коробки были погружены, Балашов, глядя вслед машине, с удивлением произнес: «Неужели это я все написал?!»

Всего по сдаточной описи в архиве числилось 944 условные единицы. Исходя из ценности и полноты документов, архив писателя отнесли к первой категории. Фонд Балашова на сегодня является самым многочисленным фондом в архивных учреждениях Новгородской области. А с профессиональной точки зрения – одним из самых интересных. Опись фонда состоит из нескольких разделов: рукописи книг (719 дел), документы фольклорных экспедиций, письма Балашова и письма к нему, биографические документы, документы о самом Дмитрии Михайловиче.

Первые повести и рассказы – «Культпросветшкола», «Моя любовь», «Жизнь начинается с ошибок», «Жизнь и мечта» – относятся к периоду работы Балашова на Вологодчине и носят явно биографический характер. Они сохраняют не только юношеские размышления, но и его почти детский почерк. Некоторые рассказы тех лет явились, по словам Ярыш, откровением и для самого Дмитрия Михайловича. Когда он посмотрел каталог, то очень удивился: «Я такое писал?»…

Представлен в фонде Балашов и своими ранними трагедиями: «О склепе», «Дерсу Узала» (по одноименному роману Арсеньева), другими.

По этим его материалам, как отметила Ярыш, видно, что писателя интересовало все: русский фольклор, история русских городов, сохранность памятников культуры и архитектуры, место человека в обществе, вопросы эстетики и религии, градостроительство, древняя архитектура, история театра, новая деревенская проза, школьные программы, экология, смысл жизни и даже такая тема, как изменение пассионарного напряжения этнической системы. В архиве собраны статьи его путешествий по Монголии, Италии, Германии, Приднестровью, Сербии…

До того, как Балашов обосновался в Новгороде, он жил в Петрозаводске, откуда и начал свою творческую деятельность по сбору фольклора терских поморов, написал свое первое художественное произведение «Господин Великий Новгород». При доме в Чеболакше на берегу Онежского озера держал немалое хозяйство: две коровы, быка, лошадь, коз, огород, считая, что все это ему необходимо для отражения крестьянского быта в задуманной серии романов.

В Новгороде при открытии мемориальной доски, секретарь Новгородской писательской организации Виталий Ковалев сказал, что мы еще не осознали, что потеряли… Говорилось много добрых слов в память писателя, но главное событие Первых Балашовских чтений было впереди в зале областной филармонии, сцену которой украшал прозрачный занавес, окрашенный светом софитов в розово-голубые пастельные тона, горели свечи. Чуть глубже висел портрет Дмитрия Михайловича, прекрасно выполненный рукой художника филармонии. Белая косоворотка, снежно-белые волосы, усы, борода – светлый образ… То ли раздумывал он над судьбой России, то ли вглядывался в лица выступающих…

Новгородский поэт Руслан Дериглазов начал свое выступление со стихов Балашова, написанных в 1961 году:

Месть за все, за бессилье и жалобы

И за мелочность в крупных делах

Лысым мальчиком плакать да баловать,

А от жизни спасаться в кустах…

И далее продолжал свое выступление словами: «Вот с какими ощущениями человек жил. По отношению к себе это совершенно безжалостное стихотворение. Как он говорит:

Лысым мальчиком плакать да баловать,

А от жизни спасаться в кустах…

Вот она, неудовлетворенность сильной большой личности. Ведь у него в принципе было все. Жизнь налаживалась… Выходили книги, защитил степень. У любого нормального человека это уже определившаяся судьба. Да если бы он просто занимался фольклористикой, и тогда бы стал выдающимся фольклористом, защитил докторскую, дорос до академика, создал свою школу. Целая колоссальная судьба. Но это его не устроило, этого ему было мало. Думается, любовь и поэзия тогда, в 60-х, ему помогали с определением места в жизни, как бы компенсируя недостаточность в реализации себя. И он выбирает другую судьбу. Потому мы должны понимать, что стихи его конца 50-х начала 60-х годов и есть начало его литературного творчества». И далее вновь читал его стихи:

Над унылой тоской Паозерия

Проклянешь, да отринуть нельзя

Это серое небо осеннее

И упорный стеклярус дождя.

Словно в буйном пиру поколения

Обнесли меня чарой хмельной,

Это серое небо осеннее

Над моею зависло судьбой.

Осень жизни связала колени,

Съела душу, мечты каменя.

Это серое небо осеннее,

Словно саван, одело меня.

И уже не найдешь утешения,

Не воротишь загубленных дней,

Это серое небо осеннее,

Как заклятье, зависло во мне.

И в стамбульском торговом кипении,

У подножья Сарая – дворца,