Томас С. Элиот. Поэт Чистилища - Сергей Владимирович Соловьев
В 1941 году это место вдохновило Элиота на написание последнего из «квартетов». С Литтл Гиддингом у него не было связано личных ассоциаций. Скорее он связывал трудное бытие маленькой религиозной общины с наиболее мрачным периодом войны с Германией, когда англичане в одиночку противостояли нацистам.
Ключевые образы, которыми открывается поэма: «весна посреди зимы», «слепящий блеск [зимнего солнца]…пламя пятидесятницы в темное время года», «соки души вздрагивают» (вспоминается TWL, но смысл иной), «есть и другие места <…> но это ближайшее, в пространстве и во времени, ныне и в Англии». Ныне – это время войны. Только при налете 16 мая 1941 года число убитых и раненых гражданских превысило 3000 человек.
Начало второй части производит удивительное впечатление – поскольку одна и та же картина видится «духовным зрением» и одновременно как реалистическое описание Лондона после бомбежки.
Страшный образ уходящего за горизонт бомбардировщика как темного голубя со вспыхивающим язычком пулеметного огня – противоположность голубя как символа Святого Духа.
Смерть четырех стихий. Например, воздуха:
Пепел на рукаве старика —
Пепел розового лепестка.
Пыль, поднявшаяся столбом,
Выдает разрушенный дом.
Пыль, оседающая в груди,
Твердит, что все позади
И не надо мечтать о звездах.
Так умирает воздух.
(Пер. А. Сергеева)
Несмотря на то что «Литтл Гиддинг» был написан относительно быстро, сохранилось 18 черновиков с авторской правкой.
Это позволяет выделить три «слоя», соответствующих этапам работы над поэмой. Самый ранний включает рукописный план (начало 1941 года), следующий – полный, но не окончательный машинописный текст (июль). Окончательный вариант был завершен в августе – сентябре 1942-го.
План предполагал более возвышенную концовку, чем в окончательном варианте. Вслед за проблеском небесного света в зимнем пейзаже должно было следовать торжество демонического огня, но затем, после обрыва всех земных связей, протагониста поглощал небесный огонь. Этот огонь должен был ассоциироваться с Любовью «что движет солнце и светила», как в заключительной строке «Рая» Данте.
Предсказание об этом делал некий призрак, старик, которого он повстречал среди руин.
Но работа шла с трудом.
В тексте, который Элиот дал для прочтения Хейуорду в июле 1941-го, заключительная часть поэмы оказалась перегруженной рассуждениями о «многообразных удовольствиях» («sundry pleasures») и «бесполезном грехе» («unprofitable sin»), и тот без обиняков сказал, что, по его мнению, конец не соответствует началу и только затемняет идею.
Элиот быстро «локализовал» проблему – чрезмерная уверенность, которую он вложил в предсказания призрачного старика, и попытка этим предсказаниям во что бы то ни стало соответствовать. Проблема состояла в том, что он сам не чувствовал схождения небесного огня, о котором собирался написать. И не хотел лгать в стихах. Благодать не сходит по требованию.
В итоге работа над поэмой возобновилась только летом 1942 года.
Элиот вернулся к более привычной для себя идее огня очищающего. И на этом пути смог достичь органического единства мысли, чувства и поэтического образа.
Призрак сохранил черты Данте и других мастеров прошлого:
Я встретил пешехода – он то мешкал,
То несся с металлической листвою
На городском рассветном сквозняке.
И я вперился с острым любопытством,
С которым в полумраке изучают
Случайных встречных, в опаленный облик
И встретил взгляд кого-то из великих,
Кого я знал, забыл и полупомнил
Как одного из многих…
Автобиографические черты поэмы очень усилились:
И я вошел в двойную роль, и крикнул,
И услыхал в ответ: «Как! Это ты?»
(этот оклик напоминает оклики из TWL)…
Нас не было. Я был самим собою,
Но понимал, что я не только я…
Говорит теперь призрак не столько о возвышенном, сколько о том, что было сделано и что едва ли возможно исправить:
И вот какими в старости дарами
Венчается наш ежедневный труд.
Во-первых, холод вянущего чувства,
Разочарованность и беспросветность,
Оскомина от мнимого плода
Пред отпадением души от тела.
Затем бессильное негодованье
При виде человеческих пороков
И безнадежная ненужность смеха.
И, в-третьих, повторенье через силу
Себя и дел своих, и запоздалый
Позор открывшихся причин; сознанье,
Что сделанное дурно и во вред
Ты сам когда-то почитал за доблесть.
И вот хвала язвит, а честь марает.
Разве что – пройдя через очистительный огонь.
В переводе Сергеева:
Меж зол бредет терзающийся дух,
Покуда в очистительном огне
Ты не воскреснешь и найдешь свой ритм.
У Элиота речь не о воскресении, а о том, что дух будет «восстановлен», «исправлен» (restored). Огонь здесь – это огонь Чистилища. Именно он имеется в виду в окончательном варианте четвертой части. В ней осталось две строфы, но, может быть, сильнейших во всей поэме. Выбор – между адским огнем и огнем Чистилища:
Снижаясь, голубь низвергает
Огонь и ужас в подтвержденье
Того, что не бывает
Иной дороги к очищенью:
Добро и зло предполагают
Лишь выбор между пламенами —
От пламени спасает пламя.
В следующей строфе упоминается Любовь, но – как «незнакомое слово». И это Любовь соткала рубаху из пламени, которую снять уже не в человеческих силах – на смену книжной «власянице» из ранних стихов.
Конец поэмы выдержан в более спокойном тоне. Верхние круги Чистилища у Данте – это преддверие Рая. Элиот подводит итоги:
Что мы считаем началом, часто – конец.
<…>
Каждое стихотворение есть эпитафия.
И каждое действие – шаг к преграде, к огню,
К пасти моря, к нечетким буквам на камне:
Вот откуда мы начинаем.
Упоминается и небесный огонь, но во «внутреннем времени» поэмы цель не достигается.
И все разрешится, и
Сделается хорошо,
Когда языки огня
Сплетутся в пламенный узел,
Где огонь и роза – одно.
Слова английской затворницы XIV века Юлианы Норичской
Все разрешится, и
Сделается хорошо
