Наяву — не во сне - Ирина Анатольевна Савенко
Вот, значит, зажили отец с матерью в Киеве, на Андреевском спуске. Из рассказов мамы мне известно, что они, молодые, страстно любящие друг друга, были счастливы. Впрочем, об этом я знаю и из их с отцом переписки. Мы с мужем читали эти письма — в сарае стояла целая корзина их, аккуратно сложенных в пакеты. Сколько их было! Тысячи! И во всех — любовь, нежность, жажда встречи. А потом — и забота отца о Борисе, о Тане, обо мне... Писались эти письма тогда, когда отец находился вне Киева или же когда мама выезжала на гастроли в Москву. В 1904 году, 31 декабря, у них родился сын Борис. Мама с 1901 года, как мы с тобой знаем, пела в киевской опере. А дальше надо мне подключить свою память. А ее так мало об отце. Несколько запомнившихся эпизодов. Постараюсь нарисовать их тебе — один за другим...
Для меня раннее детство было счастливой порой. Бывали, конечно, и огорчения, и болезни. Но куда больше было радости. Любила я и отца, и мать. Отца, возможно, даже больше.
Жили мы на Святославской улице, нынешней улице Чапаева, дом № 7, на двух-с-половинном этаже. Переехали туда с Андреевского спуска, когда мне было семь месяцев. Квартира наша состояла из шести комнат и еще одной маленькой — для прислуги. Была обставлена, как я поняла, уже будучи взрослой, весьма скромно, но мне в детстве казалось,- что все у нас роскошно. Гостиная, столовая, детская, комната брата, мамина спальня и кабинет отца. Мебель, как в те времена у среднего и даже выше среднего достатка интеллигенции, была простая, а в детских — и совсем проще простого — недорогие шкафы, голубые железные кровати.
Дорога была мне эта квартира, несмотря на все горести, перенесенные в ней, и даже ужасы. В ней я расставалась навсегда с отцом и братом, но это не главное, это я пережила по-детски, в четверть силы. Главное было потом... И все же подарила мне эта квартира и светлые дни, даже месяцы, даже годы. Хоть и негусто было этих светлых лет, ми разве для счастья есть сроки?
А ведь за него, за счастье, нужно расплачиваться, уж это я давно усвоила.
Расплачивалась щедро, по самой дорогой цене, а вместе с тем сейчас, в старости, все сильнее чувствую на себе отсвет счастья — и совсем детского, и другого, тоже далекого, непонятного окружающим.
Что ж, расскажу тебе еще о детстве, о нашей семье... Хочу надеяться, что тебе это будет интересно.
— Да-да, тетя Ира, рассказывайте все-все, что помните. Побольше!
На следующий день, как всегда после обеда, уселись рядышком, но уже не в комнате, а на балконе. Впереди — сплошной лес, золотисто-зеленое море. Теплом обдает душу, когда смотришь на эту неописуемую красоту, и тепло это помогает извлечь из глубин памяти самое давнее, самое доброе.
— Так вот, Лиза, слушай о нашем детстве...
У нас в семье очень любили и чтили разные обычаи, в основном связанные с религиозными праздниками.
Ярко помнится сочельник — канун рождества. До первой звезды никто из семьи ничего не ел. Высматривать появление этой звезды было моей добровольной обязанностью.
Все дома на нашей недлинной улице были по тем представлениям высокие — не ниже четырех этажей, а сама улица узкая. Никакой городской транспорт, кроме редких тогда легковых машин да извозчиков, по ней не ходил, потому небо между домами выглядело узенькой полоской, видной только если высоко закинуть голову. Ох, как билось сердце, как горячо, пронзительно понималось, что совершаешь нечто очень-очень важное! Никогда в этот день до самой звезды не ощущала я чувства голода. И какое счастье, какое сплошное ликование было увидеть наконец звездочку — такую ласковую, одиноко мерцающую на фоне все еще голубоватого, но уже с вечерней прозеленью неба — и мчаться сломя голову вверх по лестнице на третий этаж, чтобы закричать изо всех сил: «Есть! Появилась! Мама! Папа! Фрейлейн Линочка! Уже появилась!»
Ну, тут и суета, ft накрывание стола, и елка... Ее привозили какие-то люди, устанавливали прямо на пол в гостиной, вправляли в деревянную крестовину, и начинался торжественный процесс украшения елки. Из меньшей, примыкающей к кухне передней выносилась огромная прямоугольная корзинка с елочными игрушками, хранящимися там целый год, тщательно упакованными.
Счастливые минуты! Вот они снова перед глазами, полузабытые с прошлого года, но сейчас вмиг радостно вспомнившиеся — стеклянные красавцы шарики всех цветов, всех фасонов! Синие, красные, зеленые, серебристые! Непонятно, как могли мы жить без них целый год. Но это только сейчас делается непонятно, а в течение года преспокойно забывали об их существовании. Только иногда, идя из главной перед ней на кухню через меньшую, тронешь нечаянно рукой корзину, и проснется в сердце что-то неясное, радующее надеждой.
Зато сейчас то зыбкое, неясное чувство делается явью, реальной, дозволенной радостью. Мы, девчонки, совсем ошалеваем, потихоньку ахаем, пищим, а Борис очень спокойно — мол, подумаешь, я же большой, буду я из-за каких-то игрушек с ума сходить,— Борис спокойно влезает на кем-то откуда-то принесенную стремянку и принимается развешивать волшебные шарики на верхних ветках елки. Мягкие и картонные игрушки мы с Тасей хватаемся вешать на низкие ветки.
А свечи! Эти уже не из корзины, нет, каждый год покупаются новые, разноцветные. И запах от них какой-то особенный, праздничный.
Все рады, вес любуются, и мама позволяет Борису зажечь на несколько минут свечи на елке. Вот уж красота!
А на завтра, на первый День рождества, собираются гости - наши подруги, товарищи брата. Непременно Чижевские дети сапожника из полуподвала, постоянные товарищи наших дворовых и вообще всяких игр. Люба — аккуратная, гладко причесанная, с вплетенным в косу бантом — подруга и моя, и Тасина, по возрасту она посерединке между нами, ее брат, вежливый, приветливый Стасик — ровесник и товарищ Бориса. Тут и дети наших знакомых Никифоровых, и соученики Бориса: веселый увалень Ваня Могилевский, красивый Игорь Черкасский.
Сначала гости конфузливо толпятся на пороге гостиной. Но понемногу мама всех расшевеливает добрыми словами, приветливой улыбкой. Подводит к елке, дети начинают рассматривать ее, лица светлеют, оживляются. Мама раздает детям подарки — кулек со сладостями и орехами и какую-нибудь игрушку. Сердце радуется за наших гостей, особенно за Любу и Стасика, они нам ближе всех, и за себя — какая у меня добрая мама!
Потом, уже в стороне от елки,
