Наяву — не во сне - Ирина Анатольевна Савенко
Нас в семье никогда не ограничивали в дружбе ни сословными, ни социальными рамками. И никогда нам не приходило и голову думать, что «высокопоставленность» отца делает нас лучше, «благороднее», чем детей дворника или сапожника. Нет, мысли о социальном неравенстве были нам чужды.
Помню, я любила, стоя во дворе, у барьера глубокой ямы, проложенной вдоль всего дома, чтобы подвальный этаж возвышался над землей, наблюдать, как серьезно Иван Романович, Любин отец, сидя у открытого окна своей мастерской на табурете, в кожаном фартуке, забивает молотком гвозди в каблуки туфель или же сапог, причем зажимает губами целый букетик гвоздей, а потом вытаскивает их по одному и временами посматривает на меня серьезно-добродушно, но молча поверх своих круглых, в железной оправе очков. С большим интересом и почтением наблюдала я за его работой.
Еще о елке... Мы тоже получали от своих родителей подарки.
Спозаранок тихонечко шлепаем с твоей мамой из нашей детской в гостиную, к елке, там у каждого из нас свое место для подарков.
Вспомнилось одно из таких утр. «Что то ждет меня сегодня?» — думала я, ворочаясь без сна в постели. В прошлом году была красивая золотая карета. В нее впряжен белый гордый конь, а в карете сидит молодой мужчина, тоже весь в золоте. Карета заводится, едет, а мужчина тянет за вожжи. Просто чудо! Казалось, будто с неба эта карета и золотой принц спустились.
Да, конечно, с неба! Это мой главный слуга, а сама я — царица неба. Ночью вырываюсь из своего тела и лечу на небо. Там мое царство, там все легкое, воздушное, доброе. Там сияют, переливаются разными цветами звезды. Рассказываю об этом маленькой Натке, та верит, с уважением таращит на меня голубые глазенки, а вот Тасе попробовала рассказать, так она меня высмеяла...
Но это было в прошлом году. Карета сильно износилась - ведь красавцу кучеру приходилось каждую ночь мчаться на небо, выполнять мои поручения, а потом — обратно.
А в этом году... Ох, какая беда ждала меня в это рождество…
Проснулась рано-рано. Вот комната уже наполняется утренней синевой. Встаю. Иду и вся дрожу от счастливого волнения. Сейчас, вот сейчас...
И что же я увидела на своем месте под елкой? Большую книгу. Вытащила ее из гущи елки, поднесла к окошку. «Киев теперь и прежде». Открыла книгу. Буквы на страницах мелкие-премелкие. Как в газете, которую любит читать папа. И картинки серые, черные, совсем скучные — то улица, то мост, то церковь какая-то. Неинтересная книга, и вообще, зачем мне читать про Киев, если я в нем живу?
Медленно побрела я с книгой к себе в детскую, а там запрятала на нашу с Тасей книжную полочку в самый низ.
А в первые годы революции мы с Таней в числе многих и многих других вещей продали ее на базаре. Подарили мне сейчас «Киев теперь и прежде» — вот была бы радость. Но сейчас это большая редкость, достать эту книгу почти невозможно.
— А теперь,— сказала тетка, глянув на часы,— в оставшиеся до сна полчаса расскажу тебе о том, как мы жили даче. То в Плютах, то в Мостище, а в последние два года перед революцией — в Броварском лесничестве.
Из жизни в Плютах, чудесном поселке на Днепре, — мне тогда было три и четыре года,— мало запомнилось.
Вот самое раннее и вообще первое в моей жизни воспоминание: утром няня берет меня сонную, теплую из постели, снимает рубашку, чтобы посадить в уже стоящую у кровати детскую ванночку. Я рада, день светлый, солнечный, мне что-то приятное снилось. В теплую водичку тоже приятно погрузиться, поплескаться. Но только няня начала снимать с меня рубашку, я увидела: за окном, прижав лицо к стеклу так, что нос стал зеленоватой лепешкой, стоит сын нашего соседа по даче, священника отца Николая, Володька Мальжиновский. Большой мальчик, лет семи, он внимательно, с каким-то озорным, жадным любопытством рассматривает меня. «Не хочу!» — вырываюсь я из рук няни, одергиваю книзу рубашку. Няня не понимает, почему это девочка, в общем-то смирная, так раскапризничалась. Успокаивает, все пытается раздеть, но я громко реву. Я просто в отчаянии, что вот предстану совершенно голая перед этим мальчишкой. Ни за что!
Борьба продолжается, пока няня, поймав мой взгляд, не обернулась, не увидела Володьку.
— А ну брысь отсюда! Ишь, чего придумал, на голого ребенка зыркать! — Няня воинственно направилась к окну, и тут мальчишку будто ветром отнесло, а я с удовольствием покупалась, тотчас же забыв о нем.
Мама почему-то не поехала в следующее лето в Плюты. Жили мы на даче только с няней. Вот как-то говорит она нам под вечер:
«Идемте, дети, маму встречать! Мама приедет пароходом и сестричку вам привезет».
Сестричку?! Какую сестричку? Мы мигом собрались — вот уж неожиданный сюрприз!
Подплыл пароход. Люди идут и идут к пристани. А вот наконец и мама. Вся в белом, везет впереди себя колясочку, тоже белую и накрытую белой с розовыми цветочками накидкой.
Я бросаюсь к коляске, мама откидывает накидку. Ой, какая замечательная сестричка! Глаза голубые-голубые, ну прямо как небо над головой.. Милая сестричка! Ой, как и буду любить ее!
«Что, нравится?» — улыбается мама.
«Нравится. Можно, я буду нянчить ее?»
«Можно»,— все улыбается мама, и я, подбодренная разрешением, смело беру ручку коляски и гордо везу по песку сестричку Нату.
Вот это, наверное, и все, что помню о Плютах.
А Мостище? Здесь тоже не очень много в памяти сохранилось, хоть была я уже большая — пять и шесть лет.
Пошли мы как-то в лес с нашей гувернанткой фрейлейн Мартой. Забрели довольно далеко, собирали землянику. Разошлись кто куда. Уже порядочно ягод набрали, и вдруг... лес огласился отчаянным воплем. Мы все кинулись в ту сторону, откуда он раздавался. Марта! Бежит по направлению к дому, будто за нею мчится стая волков, и вопит, как безумная. Страшно было от этих неистовых криков, казалось — весь лес кричит, воет на все голоса. Мы не поспевали за галопом гувернантки. Издали увидели на веранде маму. Когда к ней подбежала Марта, мама стала за ее спиной, засунула руку под блузку гувернантки и вытащила... большую зеленую лягушку. Оказывается, это Борис, наш старший брат, подкрался к Марте и сунул ей лягушку за шиворот. Как долго, как горько рыдала потом бедная фрейлейн! Без конца отмывалась одеколоном и
