Мои гуси-лебеди [рассказы о детстве] - Георгий Дмитриевич Гулиа
После первой части в зале зажегся свет (это в то время было в обычае, ибо ленту крутил один механик на одном аппарате). Ваня негромко пропел надтреснутым голосом куплет известной песни, которая ему «очень, очень нравилась». Вот он, этот куплет:
Я — институтка,
Я — фея из бара,
Я — черная моль,
Я — летучая мышь…
Он дальше не мог. На глазах у него навернулись слезы. Ваня крепко сжал мне колено и что-то хотел сказать, но не мог из-за спазма в горле. Этот неожиданный порыв лиризма поразил меня. Я бы никогда не сказал, что у слезливого хулигана за пазухой длинный бейбут. Не хочу брать греха на душу: не знаю, пускал ли в ход Ваня Поддубный свой нож. Знаю лишь одно: его боялись все, особенно его ножа. О нем шла дурная слава не только в нашем квартале, но и далеко за его пределами. Однако я никогда не думал, что когда-либо увижу слезы на его глазах.
— Есть еще много хороших песен, — со вздохом сказал Ваня.
И тут началась вторая часть фильма.
После сеанса Поддубный выразил желание идти домой вместе со мной и братом и еще другими нашими товарищами. Хотя он смотрел вторую серию «Тарзана» во второй раз, он очень был взволнован.
— Пацаны, — сказал он, — как вы думаете, что будет с Мэри? Съест ее крокодил или не съест?
Дело в том, что красавица Мэри угодила в реку, которая кишела крокодилами. Один из них — такой ужасный, с огромной пастью и слезящимися глазами — направлялся прямо к Мэри. Уйти от негодяя было невозможно…
Я сказал:
— Ее спасет Тарзан.
Мой брат был не согласен.
— Ее съест крокодил, — сказал он.
Поддубный обомлел:
— Брось ты…
— Ей-богу…
— А ну, перекрестись!
Мой брат перекрестился не задумываясь.
Поддубный схватился за голову.
— Откуда ты это знаешь? — взревел он.
Володя испугался.
— Мне сказал механик, — сказал он дрогнувшим голосом.
Одни ребята сказали: «Это так», а другие: «Не так».
Ваня обвел всех нас мутным взглядом. От этого взгляда у меня мурашки поползли по спине.
— Пацаны! — заявил Ваня вполне официально. — На третью серию я не пойду.
Все мы молча выслушали это решение.
— Пацаны, — продолжал Ваня, — я пойду после вас. Сначала вы, потом — я. Если Мэри погибнет, я не ходок…
И мы поперли дальше.
Конечно, Мэри не погибла. Спас ее именно Тарзан. В самую последнюю секунду. Он буквально вырвал девушку из пасти крокодила…
Много еще всякого случалось на экране «Олимпии». Все пересказать невозможно. Да и не надо. Но не вспомнить «Тайны Парижа» невозможно. Невозможно потому, что главным героем был Мазамет — длинноносый детектив, воевавший против «банды вампиров». Во главе банды стояла некая Ирма Вап, из имени и фамилии которой легко получалось слово «вампир». Именно это и навело Мазамета на мысль о существовании «банды вампиров», или попросту бандитов, или, по-парижскому, апашей.
Этот фильм — в пяти сериях! — взбудоражил всех мальчишек. Мазамет нравился всем. Он действовал безошибочно. Банда перед ним была бессильна. Пересуды, вызванные фильмом, продолжались очень долго. Некоторым казалось, что Мазамет мог бы, если б захотел, покончить с бандой в конце первой серии и, уж во всяком случае, во второй…
А вот Ваню Поддубного волновало другое.
— Пацаны, — сказал он, — у Мазамета свой нос или приклеенный, как у клоуна в цирке?
Одни сказали:
— Свой.
Другие, чтобы угодить Ване, утверждали:
— Приклеенный!
Ваня долго обдумывал наши ответы. Потом махнул рукой и пошел прочь.
— Маханя ждет, — объяснил он нам («маханя» — значит «мама»).
…Биограф «Олимпия».
Волшебное здание.
Волшебные картины на белом матерчатом экране…
На этом месте теперь разбиты цветочные клумбы. А вокруг клумб асфальт. Оказывается, совсем немного места занимал биограф. Даже удивительно — как мог он уместиться на одной клумбе? Такой непостижимо огромный мир биографа, и так мало место́, которое он занимал! Это не укладывается в голове…
Ведь помню, как сейчас: огромный зал, нескончаемо длинный коридор, ведущий к третьим местам, необъятный экран, свободно вмещавший моря и океаны, горы и джунгли, поля и пустыни! Ведь все это было необозримо — без конца и края!
А эта незабываемая толчея у кассы и толчея у входа на третьи места? И всамделишный мрамор вокруг?..
Биограф «Олимпия»… Биограф «Олимпия»…
Быль это или легенда?
ПЕЧЕМ КУЛИЧИ
В феврале, самое позднее — в марте бабушка начинала сложные вычисления. Обычно они ни к чему не приводили. Тогда она открывала окно и обращалась к соседке:
— Эльпида! Эльпида-а!.. Когда в этом году пасха?
Если Эльпида выказывала неуверенность, то бабушка звала одну соседку, потом — другую, третью и четвертую. В результате устанавливалась некая дата. И все-таки бабушка Фотинэ сомневалась:
— Пасха — так рано? В апреле? А вот отец Михаил говорил — в мае. Неужели в апреле?
Если в сию «великую Пасхалию» вмешивалась мама, то все начиналось сызнова.
— Эльпида, — говорила она в открытое окно, — по-моему, не в апреле. Это в прошлом году в апреле…
В соседних домах поочередно открывались окна, в них появлялись женщины, и начиналось многоголосое, жаркое обсуждение. Хорошо, если на ту пору проходил монах брат Порфирий из команского подворья, что находилось неподалеку от нас. Он мигом разрешал все сомнения, и окна одно за другим захлопывались.
Уточнив дату, бабушка говорила:
— Очень мало времени.
Или:
— Времени — хоть отбавляй.
И еще:
— Леля, какие паски получились у нас в прошлом году, а?
— А куличи, мама?
— Куличи — так себе. Но паски не подвели.
Пользуясь выражением Льва Толстого, я бы сказал, что на кавказском наречии, а точнее — сухумском, пасками именовались высокие цилиндрические изделия из теста, яиц, ванилина, шафрана, сахара и кишмиша, а куличами — то же самое, только круглой, дискообразной формы, напоминающими в миниатюре «летающие тарелки». А творожная пасха на том же наречии называлась сырной, но она не пользовалась особым распространением из-за того, что творог требовал особого хранения. (О домашних холодильниках в те годы мало было слышно.)
— Паски? — вопрошала мама. — Моим паскам все завидовали. Еще с вечера Панджо говорил: «Госпожа Гулиа, ваша тесто до потолок поднимается». А ведь Панджо хороший пекарь.
Бабушка сказала:
— Леля, все дело в крупчатой муке. Ее достала Лиза.
— А дрожжи?
— Что дрожжи?
— От них тоже многое зависит. И от кислого молока тоже. Наш молочник утверждал: «Мое кислое молоко — лучшее лекарство для теста».
— Врет он, наш молочник. Я его просила, чтобы не лил
