Мои гуси-лебеди [рассказы о детстве] - Георгий Дмитриевич Гулиа
Он не закончил. Загоготал. Пошел исполнять свой долг как по отношению к лошадям, так и к самому себе. Через несколько минут в дальнем углу духана вспыхнула разудалая песня — то ли перед первой рюмкой, как прелюдия, то ли после первой, как веление самого естества.
Мы вместе с мамой сели за столик поближе к окну, попросили мамалыги с сыром и две бутылки лимонада. Мама едва прикоснулась к пище, заявив, что совсем-совсем-совсем не голодна. Зато мы были голодны. И доказали это делом.
Примерно через час мы снова были в пути, снова глотали пыль и задыхались в послеполуденном зное.
Реку Мачару пересекли вброд. Пата Чантриа почему-то предпочел брод узенькому мосту. Наверное, ему было виднее. На противоположном берегу Пата Чантриа ловко спрыгнул на землю, взял под уздцы пристяжную и, выкрикивая проклятия, угрожая кнутом, повел дилижанс. Нам казалось, что не лошади тянут наш экипаж, а сам хозяин его, молодцеватый Пата Чантриа.
Когда горка была взята шумным приступом, Чантриа снова вскочил на свое место. Проклятия его удесятерились, а разок он даже выматерился (случайно), и дилижанс, гремя на камнях ободьями колес, словно пытаясь измельчить камни в порошок, поехал своей дорогой. Прямо к Гульрипши, где тоже предстояла передышка. Правда, маленькая.
Вдруг у речки Большая Агудзера Пата Чантриа прикрикнул на лошадей:
— Стой! Стой! Да стойте же, проклятые!
Дилижанс остановился. И снова раздался голос Паты Чантриа:
— Что с вами?
И мы, сидевшие в кузове, услышали:
— Ограбили нас! Ограбили! Помогите!
Мужчины бросились вон из экипажа. Мы с братом, сгорая от любопытства, перегнулись через борт и увидели нечто… Такого видеть воочию нам еще не доводилось. Разве что бабушка Фотинэ рассказывала…
«И вот шли они, шли, — говорила она, — и напали на них разбойники, которые в лесах скрываются. Такие страшные, лица их башлыками покрыты, револьверы на боку — огромные, из них пламя вылетает вместе с пулями. И шашки острые у них. Раздели разбойники бедных путников, оставили в одном белье — и были таковы!..»
Нам с братом показалось, что мы попали именно в царство бабушкиных сказок.
Дилижанс окружали полунагие мужчины. Говорили они все разом, но понять самое важное было не трудно: вот здесь, за крутым поворотом, их только что ограбили…
— Назад! — кричали полунагие, перепуганные насмерть мужчины.
— Куда же они подевались? — спрашивал Пата Чантриа.
— Они где-нибудь там, за поворотом. Назад! Назад!
— Назад?! — воскликнул Пата Чантриа. — Я пока что мужчина, господа! Я покажу этим негодяям, кто я! — После этого он обратился к своим пассажирам: — Госпожа Гулиа с детьми! Ложитесь прямо на пол. Вы, госпожа, тоже. И вы тоже! Мужчины, у кого есть оружие, лезьте на крышу! Зарядите! И слушайте мою команду. Готовы?
Размышлять было некогда: мы прижались к полу, мама прикрыла собою нас и сестру, другие женщины со страху пытались скрыться под сиденьями.
Пата Чантриа выстрелил в воздух. И закричал:
— А ну, негодяи, мерзавцы, трусы, ублюдки, выходите на дорогу! Будьте же мужчинами, похожими на свою мать! Я вам покажу, где раки зимуют!
Взмахнул кнутом, стеганул первую, вторую, третью лошадь. Животные, привыкшие, что угрозы их хозяина обычно расходятся с делом, на сей раз вздрогнули от боли и бросились вперед.
Пата Чантриа стрелял вверх, ругался, клял разбойников. Его примеру последовали несколько пассажиров: они тоже стреляли в воздух и что-то кричали. Оставляя за собой клубы ныли, дилижанс приближался к роковому повороту.
У самого поворота Пата Чантриа удесятерил свои угрозы, неимоверно палил из револьвера и неистово погонял лошадей. Мы неслись с грохотом и пальбой.
— Эй, где вы? — кричал Пата Чантриа. — Видал я вас, трусов этаких! Выходите, покажитесь на глаза Пате Чантриа!
Вот мы на самом повороте…
Мы уже на вершине шоссейной дуги.
Поворот уже за нами! А разбойников не видно…
Пата Чантриа продолжал палить еще некоторое время, пока не отъехал от гибельного поворота саженей на двести. Потом остановил лошадей и сказал:
— Садитесь все по местам! Теперь считайте, что мы уже в Тамыше!
Но не так-то просто было прийти в себя. Посему Пата Чантриа объявил:
— В Гульрипши будем стоять не меньше часа. Надо же подкрепиться после такого дела!
И еще раз — уже на радостях — пальнул в самый небесный пуп.
Мама целовала нас. Глаза ее были полны слез.
Пата Чантриа уверенно повел свой дилижанс дальше. И снова запел песню. Протяжную, старинную. Про каких-то добрых разбойников, которые вовсе не чета этим жалким трусам…
Пассажиры понемногу приходили в себя от пережитого. А нам с братом было очень весело. Сожалели только о том, что разбойники на самом деле оказались трусливыми. Вот увидать бы их в глаза и сразиться с ними! А то испугались выстрелов и угроз Паты Чантриа! Тоже мне разбойничьи!
А Пата Чантриа оказался прав: без особых новых приключений к вечеру мы добрались-таки до Тамыша, где нас встретили тетя Катя и дядя Никуа.
Когда мы с Шамилем Капба возвращались из Тамыша, я попросил остановить машину на правом берегу Большой Агудзеры.
— Это было вот здесь, — сказал я.
— Что именно?
И я поведал Шамилю историю про путешествие в мае 1920 года.
БИОГРАФ «ОЛИМПИЯ»
Николаю Эльяшу, профессору
Иллюзион…
Синематограф…
Биограф…
Кинематограф…
Просто кино.
Все эти слова суть синонимы. Употреблялись они в разное время и по-своему обозначают ретроспективное состояние этого вида искусства. Слово «кино» соответствует его высшему расцвету: тут и звук, и цвет, и широкий формат, и стерео…
Лично я застал кино в его юношеском возрасте: младенчество и детство уже миновали. Из двух сухумских биографов, как мне кажется, пальму первенства гордо несла «Олимпия». Впрочем, первый фильм, который мне довелось увидеть, — «Орлеанская дева» — шел в биографе «Ренессанс». Совладелицей этого предприятия была моя крестная мать Макрина Георгиевна Аджамова, урожденная Мамацева. Она затащила меня с кем-то из взрослых на сеанс. Самым потрясающим моментом была стрельба из пушек: она сопровождалась (как потом, много позже, это выяснилось) барабанным боем за экраном.
Биограф «Олимпия» находился на самой набережной, на бульваре. Это было удивительное — нет! — волшебное здание. Теперь-то я могу сказать, что сколотили его из досок. Но прежде оно казалось целиком мраморным, то есть высеченным из цельного серого мрамора с белыми прожилками. Возможно, эту иллюзию создавала серая клеевая краска, густо положенная на дощатые стены, и белые прожилки на сером фоне.
