90 лет своим путём. Воспоминания и размышления о прошлом, настоящем и будущем - Михаил Иванович Сетров
Нам, так же как и всем, выделили полоски пахотной земли, и весной мать, пригнав от родичей коня, стала их пахать. Пробовал делать это и я, но силёнок не хватило, зато боронование вспаханной земли было моим делом. Сеяла рожь, горох и даже пшеницу сама мать. Зато осенью мы были со своим хлебом, хотя и здесь пришлось потрудиться: молотить было даже более тяжёлым делом, чем бороньба. Вернулась дочь раскулаченного соседа Надя, но она разумно не стала требовать возврата своего дома, где давно жила большая семья. Они с моей матерью быстро обустроили под жильё стоявший в конце нашей улочки, напротив избы дяди Миши Шматкова, пустовавший их когда-то каменный амбар. Дальше за амбаром шла малоезженая дорога вдоль влажного луга, где зимой и буйствовала весёлая масленица, а летом гнездились чибисы, гнездовья которых я сделал своим птичником, собирая их довольно крупные пёстрые яйца. Делалось это так, чтобы птицы гнёзда не бросали, и потому в гнезде всегда оставлялись одно-два яйца.
Другим моим занятием в свободное от сельхозработ время было собирание ягод и продажа их в Пскове на рынке. Сперва появлялась земляника, которую я собирал в Плитищах и которой там было много. Туда никто не ходил – в деревне существовала легенда, что Плитищи кишат змеями. Их я почему-то не видел, да и не очень-то их боялся, если встречал, а просто убивал, памятуя другую, уже церковную легенду, что за убийство змеи снимаются твоих сорок грехов. Позже появлялась в болотистых Ямищах синика, которую я собирал вёдрами и носил сдавать на приёмном пункте в Пскове: здесь за ведро ягод давали килограмм соли, что тогда было дороже всяких денег. Когда не было ягод, мной на лугу собирались цветы, вязались букеты и опять же продавались в Пскове. Это, в основном, были ромашки, от которых пестрел луг. На вырученные деньги я покупал «для дома, для семьи» белый хлеб, немного сахара, подсолнечное масло и масло лампадное для ставшей очень верующей матери (раньше я за ней этого не замечал). Ну и, конечно, мне «откалывались» конфетки. Разумеется, всё это не очень много – цены-то были запредельными.
И ещё я зарабатывал тем, что у нашего дяди Васи, который тоже обосновался с женой и двумя девочками-двойняшками в Конечке и был пастухом деревенского стада, бывал по просьбе соседей подпаском. Василий научил меня плести из прутьев ивняка красивые плётки и корзины. Нашим способом самообеспечения было и то, что зимой мать ходила по льду Псковского озера в соседнюю Эстонию менять женское и постельное бельё на муку и ту же соль. Бартерная её торговля была успешной. Может быть и потому, что там её принимали за свою: в лице ее, да и характере проглядывала четвертинка чухонской крови.
Школа и закон божий
Осенью я пошёл в школу, теперь уже оккупационную и под началом коллаборационистов, в четвёртый класс и, как оказалось, при данном режиме – последний. Всё по представлению Гитлера и Гиммлера: для покорённых народов Востока не должно быть никаких школ, только начальные. Кроме чистописания, русского и немецкого языка, русской литературы, где упоминались стихи русских поэтов лишь религиозного характера, например «Молитва» Лермонтова, арифметики и закона божьего, других предметов не существовало. Были две молоденькие, ещё советские учительницы. Учительница по литературе мне и приносила ещё советские книги. Тогда я впервые прочитал «Поднятую целину» Шолохова. Закон божий нам преподавал настоятель нашей церкви. Как я теперь понимаю, он был атеист и закон божий преподавал формально, лишь зачитывая «тезисы» из Библии, без объяснений и комментариев. В беседах с ним мы обсуждали житейские, далёкие от религии вопросы и мои стихи. Не помню, о чём они были, но помню одно его замечание, которое я позже старался учитывать, – не повторять часто в начале стихотворной строки букву «и», чем грешат даже классики. Как я слышал, он после войны стал епископом.
Наша школа находилась рядом с церковью в селе Богдановское. Младшая дочь хозяйки школьного «здания» (видимо, бывшая уборщица школы, проживавшая в ней, – поистине, «кто был никем, тот станет всем») училась в нашем классе. Она старалась быть моей подругой, но мне полюбилась её старшая сестра, а та не обращала на меня внимания. Весной 1943 года я закончил четвёртый класс, и на этом моё образование при немцах прекратилось, хотя мне и выписали почётную грамоту. Не будучи очень религиозным, в церковь по наущению матери я всё же ходил, чаще, однако, по… просьбе соседей нашей деревни: они облюбовали меня в качестве крёстного отца их младенцев.
Уже позже, изучая русскую историю, я удивлялся, зачем царская чета Николая Второго пригласила аж из Сибири «старца» Распутина, способного останавливать кровь их сыну, страдавшего гемофилией, если рядом жили умевшие это делать ведуньи. Одной из них была наша родственница тётя Устинья, по-деревенски Устиха: она не только умела останавливать кровь (что не раз делала мне), но и сводила с наших рук бородавки, снимала у младенцев «ночницу» и многое другое. Но главное – умела варить вересковый мёд, чудесный напиток, который попробовал и я. Уже позже мне стало ясно, что Устинья была наследницей кельтских ведуний, сохранившей их секрет варить этот мёд, секрет, который считался утраченным (ведь подлинные псковичи были потомками лютичей – ославянившимися кельтами). Да шотландский поэт Стивенсон в поэме «Вересковый мёд» так и писал:
Из вереска напиток
Забыт давным-давно,
А был он слаще мёда,
Пьянее чем вино.
Любимым моим путешествием было наше с матерью хождение в гости к её двоюродной сестре тёте Кате в деревню Дубки, что располагалась на небольшой возвышенности за Цаплино. Мы шли через поля и мимо остающегося справа огромного болота, где конецкие добывали для топлива в трясине пни и корни когда-то росших здесь деревьев. Этим занимался и я. Далее нас встречали любимые мной мачтовые сосны Зуёвской горки, под которыми мы отдыхали и шли дальше. Мимо Зуев и Мыса через насыпь Гдовской железной дороги с остатками гнилых шпал по заросшей дороге, где когда-то нам пришлось в Цаплино вести гроб дедушки Фёдора. Здесь однажды на просёлочной дороге около Зуёв мы встретили
