90 лет своим путём. Воспоминания и размышления о прошлом, настоящем и будущем - Михаил Иванович Сетров
Немцы появились неожиданно. Наши отступили за реку Ижору для нас неслышно, боёв не было – ни выстрела. Какие-то странные машины мы увидели в бору, помню – 11 сентября. А потом появились солдаты в форме зелёно-мышиного цвета и занялись ловлей наших кур. Мы, опасаясь начала боёв, ушли в лес, и здесь произошла моя первая трагедия в этой войне: вместе с соседом и родственником Фёдором, мужем приёмной сестры, и временно жившим у нас тоже каким-то родственником Василием отец пошёл из леса домой кормить скотину и исчез навсегда. Его сдал остановившему их на шоссе немецкому патрулю родич Фёдор, заявив, что отец коммунист (он был беспартийным), и жандармы его увели, заведомо на расстрел. Фёдор совершил предательство родича не только из-за обычных мелочных ссор соседей, но потому, что по духу был предателем и коллаборационистом, что обнаружилось быстро. Как портной, он в наступивших холодах шил для немцев меховые перчатки, а его младший сын, баловавшийся рисованием, нарисовал маслом огромный портрет Гитлера. Этот портрет я видел у них на стене.
Для общения с немцами у Фёдора были возможности, поскольку он, как немецкий военнопленный ещё Первой мировой войны, знал немецкий язык. От официальных советских властей он почему-то после войны не пострадал. Но остаток жизни он прожил в постоянном страхе, и этот его страх поддерживали близкие и дальние соседи, постоянно напоминая о его предательстве и грозящем ему наказании. Но и после смерти ему не дали покоя – на его могилу, говорят, кто-то вылил целую бочку ассенизаций. Так что предатель всё равно получил по заслугам. И здесь ещё неизвестно, что страшнее – постоянное ожидание наказания или «отсидка» и уже успокоение.
Хлеб у нас давно кончился, и я, забыв, что мы в оккупации, пошёл в Пчёлку за покупками, но магазин был открыт и разграблен. На полках стояли только пачки ячменного кофе, и я ушёл ни с чем. Напротив Пчёлки стоял большой деревянный дом, а на его газоне лежала огромная куча книг. Это были книги на французском языке в богатых переплётах (наследие дачников-аристократов). Они меня не заинтересовали, но там же я нашёл толстую книгу на украинском языке под названием «Кобзарь». Я хотя и с трудом, но читал стихи Тараса Шевченко.
А здесь началась для нас настоящая война – Поповку начали из Колпино обстреливать, и снаряды рвались рядом, так что угол кухни нашего дома оказался развороченным, а мать была осколком в ногу ранена. Её увезла санитарная машина, как мы потом узнали, в Иваново, в госпиталь для военнопленных, в котором работали русские врачи. Я остался с семьёй дяди Васи, которая пряталась в нашей землянке в конце огорода. Мы питались лепёшками из отрубей с салом от зарезанной нашей свиньи и горохом, что запас ещё отец.
И здесь пришла моя новая беда – мою любимую Марту, которую я продолжал кормить, увели немцы! Я был не только свидетелем разбоя, но и дрался за неё с двумя немецкими солдатами. Они пришли уже с кожаным поводком и накинули его на шею Марты. Я с криком поводок сбросил. Они пинками вытолкали меня из коровника и повели Марту в сторону шоссе. Я бежал за ними и кричал: «Марта, Марта!» Один из солдат вынул пистолет и направил на меня, и я, испугавшись, спрятался в канаву. Грабители посмеялись и пошли дальше, а я продолжал бежать за ними, крича: «Марта, Марта!» У шоссе, за которым начинался тёмный еловый лес, они попросили тянувшего провод связиста задержать меня. Тот бегал с раскинутыми руками, пытаясь меня поймать, но я шоссе всё же перебежал, однако в лесу грабителей потерял и бегал по нему, по-прежнему зовя Марту. На поляне стояли машины, а у костра сидели солдаты и смеялись надо мной. Но моим грабителям и этим смешливым солдатам их смех обошёлся дорого – они наверняка все были убиты. После войны, вернувшись в Поповку, я увидел, что этого леса, где я когда-то собирал грибы и где прятались грабители-оккупанты, – нет. Он был сметён и перемешан с землёй нашей артиллерией – она отомстила и за отца, и за мою Марту.
С наступлением холодов в землянке стало жить трудно, и я оказался в домике тёти Маши, старшей сестры отца и её мужа дяди Филиппа, до войны работавшим плотником в совхозе, но в начале войны демобилизованным. Ушёл в армию и дядя Вася, муж их старшей дочери Ани, «назначенной» мне крёстной. Моими родственниками и друзьями были младший сын тёти Маши Анатолий и сын Ани Юра. С Анатолием мы нередко дрались, а победителем всегда был я, видимо потому, что был старше его на два года. С Аней мы ходили навещать мать в Иваново, шли по шпалам железной дороги, идущей от Поповки в сторону Иваново. Дорога мне запомнилась только тем, что в её конце на высоком железнодорожном мосту через реку Ижору стоял брошенный паровоз с большими красными колёсами.
Тётя Маша кормила нас лепёшками из отрубей и картошкой. Обитавший в соседнем доме черноволосый немецкий солдат, которого все звали цыганом, увидев, чем хозяйка толчёт картошку, пришёл в ужас: она толкла её… немецкой гранатой с длинной деревянной ручкой, так и названной – толкушка. Тётя Маша позже опять отличилась и опять с тем же «цыганом»: уже после выпадения снега тот решил присвоить стоявшие во дворе мои финские сани и уже катил их по улице. Но тётя Маша догнала его, отобрала сани и даже немца побила – тот не мог справиться с «бешеной бабой».
События в прифронтовой полосе
Война разгоралась, и мы уже действительно жили во фронтовой полосе. И здесь произошло несколько запоминающихся событий. Самим ярким для меня был подвиг нашего лётчика. Дело в том, что немцы у шоссе, прямо напротив уже полуразрушенного совхоза, вывесили воздушный шар с корзиной, в которой находился их корректировщик артиллерийского огня. Конечно, это не могло понравиться нашему командованию, и для уничтожения шара был направлен истребитель. Это был И–16, «ишачок», как его ласково у нас звали. Однако шар охраняли «мессеры», которые напали на тихоходный И–16, и он загорелся. Но лётчик горящий самолёт не бросил, а направил его на шар. Шар загорелся и рухнул на землю, накрыв и корзину с наблюдателем. Я всё это видел и был потрясён гибелью нашего лётчика.
