90 лет своим путём. Воспоминания и размышления о прошлом, настоящем и будущем - Михаил Иванович Сетров
Освободившись, таким образом, от трудовой повинности, я часто уходил в город и его окрестности. У меня там появились знакомые мальчишки. Зная это, парни, работавшие на заводе механических игрушек, иногда просили меня принесённые ими игрушки поменять где-нибудь на табак. Такой обмен на табак случался редко, но мои знакомства росли, видимо потому, что подобных игрушек немецкие мальчишки никогда не видели: немцы продавали их в Швецию. Помню случай, когда мы с одним мальчишкой с увлечением прямо на асфальте гоняли большой стреляющий танк. Он повёл меня домой, где его мать накормила меня супом, а мальчик принёс оставшиеся ещё от отца сигареты. Его отец был танкистом, и он сообщал ему в письме, что у русских хорошие танки, чем я и возгордился.
Вообще отношение к нам немцев стало явно меняться с приближением Красной Армии к границам Германии. Помню случай: когда я копался в мусорном ящике, ища съестное, к другому ряду ящиков подошла немка и, положив на ящик пакет, показала мне на него. В пакете оказались бутерброды. С найденными мной хлебными карточками я пошёл в булочную и, отстояв очередь, предъявил их продавщице: та посмотрела на карточки, на меня и, бросив их в ведро, дала мне несколько стограммовых булочек. Расплатившись марками, я быстро ушёл, не дожидаясь сдачи. Но за мной бежала немка и кричала: «Мальчик, мальчик, возьми сдачу!» Обрадованный таким богатством, я махнул рукой и убежал, да и немецкие пфенниги для меня ничего не значили. К концу сорок четвёртого года я совсем осмелел и стал уходить далеко в сторону Берлина, однажды даже сел в пригородный поезд Бранденбург – Берлин, но на ближайшей станции, как безбилетника, меня высадили, и обратно я шёл по шоссе пешком. В одном большом селе меня остановили мальчишки, и один из них, узнав во мне русского, заговорил со мной по-русски, чему я был удивлён. Но тот объяснил, что он русский, потомок бывших эмигрантов, а его мать, учительница, преподаёт в школе русский язык. Он повёл меня домой и угостил бутербродами (хлеб с маргарином), а потом мальчишки из большой лежавшей во дворе дома кучи картошки нагрузили мой мешок и на шоссе остановили военную машину, попросив солдата отвезти меня в Бранденбург. Тот спросил меня, почём картошка; я назвал случайную цену, и он был удивлён дороговизной.
С картошкой в другой раз у меня вышло хуже. Соседка по бараку, разбитная псковитянка Аня, которую так и звали – Аня-кошечка, работала у хозяина большого имения, находившегося в конце аэродрома с высоким металлическим забором. Она как-то попросила мать ей помочь в воскресенье, а меня к концу дня подойти к калитке. Что я и сделал потом. Они с матерью нагрузили меня небольшим мешком картошки. Но когда я уже хотел перейти дорогу, на ней показался на велосипеде полицейский: он увидел меня с мешком и приказал подойти к нему. Но я пошёл обратно в сторону реки, и тот погнался за мной, я стал убегать, и тогда этот страж правопорядка вынул пистолет и прицелился в меня, крича: «Хенде хох!» Оглянувшись, я понял, что этот дурак не шутит и может выстрелить. Я остановился, но рук не поднял, а, бросив мешок, повернулся к нему спиной. Он подошёл и стал допрашивать меня, где я взял картошку. Я ему врал, что я купил её в дачном домике у реки. Он повёл меня туда, но все хозяйки отрицали причастность ко мне. Полицейский повёл меня обратно, а у забора стояла Аня с моей матерью. Страж спросил, показывая на них, – они? Я отрицал, и он, забрав мешок, меня отпустил, видимо поняв, откуда картошка. Вечером мать вернулась с картошкой. Оказывается, полицейский показал её хозяину, и Аня призналась, что это она дала отобранную для свиней мелкую картошку Ольге в качестве платы за работу. Хозяин «смилостивился» и отдал картошку матери.
Другим запоминающимся событием того времени была наша война с немецкими «гитлерюнге», которые подходили к проволоке лагеря, бросали в нас бутылки с гашеной известью и камни, вызывая нас на драку. Всё это наблюдали появившиеся к тому времени, когда уже Рим капитулировал, итальянские военнопленные в соседнем, вновь построенном лагере. Мы не стерпели и, выбравшись за проволоку, погнали обидчиков камнями к городу. Итальянцы нас подбадривал криками: «Русс аванти!» (Русские вперёд!), «Вива русс!» (Да здравствуют русские!) Но тут произошло то, что нам обернулось карой: я камнем разбил одному мальчишке в форме гитлерюгенда очки и повредил глаз. Он оказался сыном какого-то эсесовца, и вскоре в лагерь явился жандарм, требуя нас наказать. Собрали мальчишек и устроили им экзекуцию в виде порки. А я как раз этого избежал, спрятавшись под барак.
А итальянцев ещё раньше я поддержал в пику немцам. Меня на улице остановили двое мальчишек, предложив мне разрешить их спор: мальчик-итальянец настаивал, что самое лучшее – это макароны, а немецкий утверждал, что лучше всего картошка. Вкус макарон я уже не помнил и любил картошку. Но я слукавил и из солидарности с итальянцем заявил, что всё же лучше макароны.
Конец войны. Наш путь домой
Наша армия перешла границу Германии, и война приближалась к концу. Это для нас обнаружилось и в том, что из лагеря навстречу ей убежали многие парни. А когда Красная
