90 лет своим путём. Воспоминания и размышления о прошлом, настоящем и будущем - Михаил Иванович Сетров
У тёти Кати в войну жил мой сверстник Володя Гуркин, сын её двоюродного брата Матвея (дяди Моти) и его жены, тоже Кати, у которых мы бывали в гостях в Ленинграде. Каждое лето Володя проводил в Дубках, но на этот раз он не вернулся домой ввиду неожиданного прихода немцев и блокады Ленинграда. Так что в Дубках собралась дружная компания мальчишек: старший сын тети Кати Ивановой и её сын младший – Генка, ну и я. Увы, после войны живыми остались только я и Геннадий: Володя Гуркин умер первым, упав с высокого дерева, а Володя Иванов погиб после войны по шалости от взрыва брошенного в костёр снаряда. Тогда такого рода трагедии происходили часто, поскольку в поле валялось много опасных средств войны. Вот и мой крестник Саша Сетров, сын моего дальнего родственника и полного тёзки Михаила Сетрова, подорвавшись на мине, потерял ногу и вскоре умер.
Опять фронт и ещё немецкий лагерь
Но к нам приближался фронт, всё тот же Ленинградский. Началось всё с того, что стали появляться партизаны и это коснулось нашей семьи. Ольга Фёдоровна партизанкой не стала, но она спасла от лагеря и расстрела свою племянницу (и мою «крёстную») Аню. Идя из Пскова, она встретила на дороге подводу, в которой их деревенский знакомый с повязкой полицая и карабином вёз в Псков Аню сдавать как партизанку. Мать, поняв, в чём дело, и взяв под уздцы лошадь, остановила сани и выхватила у предателя карабин, стала угрожать ему расстрелом партизанами. Тот струсил и стал оправдываться: «Мне приказали, вот и везу». Мать: «Скажи, что сбежала, стрелял – не попал». Тот повернул лошадь и поехал назад, а мать с Аней пошли в Конечек, и в свою Калиновку она уже не вернулась. Потом в Конечек пришла и тётя Маша с мальчишками. Они остались жить у нас, а нашего коня забрали партизаны.
Фронт совсем приблизился к нам, когда в нашей и соседней деревне Богдановщине обосновался литовский строительный «легион» для строительства части немецкого «Восточного вала». Мы оказались на его передовой линии – противотанковый ров проходил сразу за нашей деревней, а доты стали возникать на наших огородах и между избами. С Толькой мы уже не дрались, жили дружно и готовились уйти к партизанам. Для этого мой «друг и соратник» в качестве оружия украл на полевой кухне, дымившей у пожарки, большой кухонный нож, и мы его спрятали в соломе крыши. Эта его склонность и способность украсть приведёт после войны к тому, что он в Ленинграде станет вором в законе.
После прорыва блокады и отступления немцев, они стали выжигать деревни и взрывать каменные постройки восточной части Псковщины, в том числе и церкви. Так что и престольная цаплинская церковь оказалась взорванной, могила моего друга Володи засыпана её обломками, а деревня Дубки тоже сожжена. За нашей деревней справа и слева всё было покрыто дымом и гремели взрывы, полыхали дома. Это было похоже на Апокалипсис, о котором нам рассказывал учитель закона божьего. Перед уходом строители отстреляли всех собак. Была убита и оказавшаяся случайно на улице моя дорогая Деска. А нашу корову, которую мать ещё раньше успела обменять на отцовскую одежду, немцы забрали, даже выдав справку об этом. После всего этого нас всех собрали в толпу и под дулами автоматов повели в Псков.
Фотография в лагере под Бранденбургом
Ольга Фёдоровна в пересыльном пункте лагеря, 1943 г.
На псковском шоссе мы с матерью и тётей Надей оказались в огромной колонне угоняемых жителей. Когда колонна уже приближалась к реке Великой, над ней появились советские истребители. Люди увидели красные звёзды. Что с ними сталось! Конвоиры со своими автоматами попрятались в канавы, а колонна прямо-таки взорвалась, превратившись в огромную клокочущую толпу. Мальчишки и старики просто бесновались: прыгали, кричали, бросали шапки вверх, а женщины срывали платки и махали ими. Над толпой эхом гремело «Наши, наши, наши!». Пролетевшие было самолёты вернулись и, снизившись, покачивая крыльями, приветствовали своих сограждан. Это был клич своих к пленённому народу: «Держитесь, мы идём!»
В избах большой деревни Дворец, что на берегу Великой, мы заночевали, а утром нас по льду реки погнали в Псков. Недалеко от города немцами был построен стратегически важный для них мост, по которому они гнали военную технику к линии обороны. Когда колонна оказалась под мостом, её остановили – чего-то ждали. И действительно, вскоре над мостом появились наши бомбардировщики. Мост, на что рассчитывали немцы, они бомбить не стали, видимо обнаружив, что под ним свои люди. А бомбы сбросили на скопившиеся у моста машины и стрелявшие по ним зенитки. Мы, находясь в конце колонны, видели, как от взрыва бомб в воздух взлетали немецкие каски, колёса и стволы зенитных пулемётов. Бомбардировщики улетели, и колонну двинули дальше. Приближаясь к городу, мы слышали страшный скрежет: оказывается, это экономные немцы железные крыши городских домов превращали в металлолом для своих металлургических заводов.
Нас привели на товарную станцию и загнали в какой-то большой ангар, вповалку на бетонном полу. Потом, правда, нам выдали по куску консервированного хлеба в фольге и принесли кипяток. Утром нас погрузили в товарные вагоны и повезли в Германию. Проезжали город, где как ни в чём не бывало на улице ходили пешеходы и трамваи. Сказали, что это Рига. Скоро в полях исчез снег, становилось всё теплее – ехали-то на юг. Кажется, в Брест-Литовске мы были помыты, а наша одежда «прожарена». На всё это я смотрел с любопытством и, в общем-то, без страха – видимо, сказывалось дававшее себя знать ещё не прошедшее детство. Под Бранденбургом, что в сорока километрах от Берлина, нас рассортировали по размеру семьи, взрослых сфотографировали с номерной биркой на груди. Эта фотография матери у меня хранится до сих пор. Потом нас привезли в лагерь, обнесённый колючей проволокой и находившийся на краю аэродрома авиационного завода. От завода нас отделял лагерь французских военнопленных, а от города – домики с палисадником так называемых фольксдойчей, т. е. «нечистых» немцев. Проходившая по середине лагеря дорога была продолжением улицы города, в конце которой находились огромные солдатские казармы. Мы оставались в собственной одежде, но на
