Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя - Владимир Н. Яранцев
На такой политизированности пьес Афиногенова, несомненно, сказалось его участие в РАППе, только и занимавшейся все шесть лет своего существования, что погромами оппонентов, отнюдь не по эстетическим мотивам. Идейные проработки и кампании шли сплошной чередой, особенно яростно перед своим роспуском – с «Литфронтом» и персонально с Переверзевым, Беспаловым, Безыменским. Встав к 1932 г. в один ряд с вождями РАППа, Афиногенов, однако, не был замечен в числе наиболее рьяно протестовавших против роспуска вотчины Авербаха. В отличие от своего собрата по драматургии Киршона, автора не менее известных пьес «Рельсы гудят», «Хлеб», «Чудесный сплав», написавшего смелое письмо Сталину и Л. Кагановичу против полной ликвидации РАППа и опалы его писателей и просившего не трогать журнал «На литературном посту». Таков уж был, видно, заряд, данный РАППом в лучших его сторонах, например, чувстве братства, коллектива, независимо от ранга. Так, известно, что Авербах выхлопотал жилье в Москве для Платонова, Олеши и др. Или, говоря словами Киршона, «чудесный сплав» как творческий коллектив из людей самых разных характеров и индивидуальностей. Работая над получением сплава для авиационной промышленности, молодые инженеры, герои пьесы «Чудесный сплав» (1933), создали такую атмосферу энтузиазма и подвижнического труда, что в коллектив удачно влился и воинствующий индивидуалист Олег. В итоге же он вместе с другими бригадниками получает нужный сплав и слышит от «Начальника управления», что «вы сами – чудесный сплав, друзья, самый устойчивый против коррозии», т. е. против всяких «страхов» и «лжи».
В сравнении с остроконфликтными пьесами Афиногенова это произведение Киршона выглядит очень легким, непринужденным, молодежным, почти детским. Видимо, не был таким уж монструозным этот РАПП, если его руководители писали такие пьесы. Так что не зря Иванов так горячо ратовал за «литературные бригады» и не ругал рапповцев, как, Эренбург или Пришвин. На встрече со Сталиным у Горького Иванов говорил, что известно о пользе даже ошибающегося РАППа. И, по сути, повторил то же самое на первом пленуме Оргкомитета СП СССР.
Индийские «Двенадцать молодцов из табакерки». Мышь из «Теплого переулка»
Не было никакой неприязни и у Афиногенова к Иванову, называвшего его по имени: «Всеволод». И признавал его достойным членом братства драматургов. Речь Афиногенова в правлении ССП в честь 20-летней деятельности Иванова в сентябре 1936 г. была умной и проницательной оценкой творчества собрата по перу. Иванов, говорил он, слишком оригинален, своеобразен и специфичен, чтобы театры легко понимали и принимали его пьесы. Прозвучала и мысль о его «чрезвычайно интересном и никак еще не в скрытом театром до конца подходе к героям, к жизни, подходе с точки зрения драматурга, говорящего новое слово в нашей советской драматургии». И еще об особенностях: «Всеволод Иванов отнюдь не относится к авторам, которые пишут свои пьесы для чтения. Нет, его пьесы высокосюжетны. Его пьесы обладают необычно интересным сценическим построением, и, самое главное, его пьесы обладают замечательным свойством разворота большого полотна»; «наши театры должны найти в себе творческие силы и тот внутренний огонь, без которого нельзя работать над пьесами Иванова». И это действительно было, и Афиногенов знал об этом лучше других. Среди тех, кому МХАТ хотел заказать стопроцентно октябрьскую пьесу к юбилею революции, Иванова уже не было. «Из всех пишущих для сцены я чувствую драматурга настоящего пока только в трех – Булгаков, Афиногенов и Олеша», – говорил В. Немирович-Данченко. Зато через четыре года Немирович-Данченко «настаивал на постановке» «Двенадцати молодцов из табакерки» Иванова во МХАТе. Ее должен был ставить Б. Ливанов, «влюбившийся в пьесу», по словам П. Маркова. Но пришлось «уступить место пьесам современной тематики». Высоко оценил «Двенадцать молодцов» и Афиногенов, назвавший ее «совершенно блестящей». Но, как бы он ни призывал театры и режиссеров ставить Иванова, никто не отозвался. Секрет приоткрыл тот же Марков: «Вс. Иванов оставался манящим театр, но чем-то и пугающим автором».
Что же могло напугать в «Двенадцати молодцах из табакерки» мхатовцев? Манило-то понятно, что – блестящий язык, мастерство автора в обрисовке своих персонажей, так что они уже на бумаге были живыми, не говоря о сцене. Павел I здесь много и со всеми говорит – с пьяницей-печником Никитой, рыцарями Мальтийского ордена, послами Англии, Франции, Швеции, с дочерью уральского заводчика Демидова, купцами, офицерами, своими будущими убийцами. Он разнообразен в эмоциях в ремарках автора: «заинтересовавшись», «любуясь», «улыбаясь» и даже «смеясь», причем многократно – это вздорный-то, всего боящийся царь. И если у Тынянова Павел I, объятый «великим страхом», почти ничего не говорит (он весь в себе, внутри, изъясняется отрывочными фразами), то в «Двенадцати молодцах» император говорит много и охотно. Царь у Иванова поднят на высоту если не шекспировского короля Лира, преданного всеми, с кем он был связан, то, может быть, Суворова. Особенно когда он призывает казаков идти в Индию под дружные крики «Ура!». И до конца пьесы казаки то и дело запевают «индийскую» песню: «Инде-ты, инде-я, / Инде милая моя. / Индия, Индия, / Богатая Индия».
Но все рушится заговором во главе с Беннигсеном, опытным интриганом и шпионом. Он сначала поощряет Демидову в ее стремлении сесть на трон вместо Павла I, а потом отстраняет ее от себя, нейтрализуя ее с помощью колеблющихся казаков. В общем, знакомая для прозы и драматургии 1930-х гг. фигура шпиона и вредителя, только переодетого в костюм генерала. А вот фигура Сергея Марина вызывает вопросы. Он переходит на сторону заговорщиков, узнав, что Демидова, на которой он хотел жениться, ночами посещает царя. Беннигсен окончательно вербует Марина, когда соблазняет его «тенью Брута», т. е. убийством Павла I. Кроме означенной свыше славы тираноборца, его, как и Брута, ждет сомнительная «слава» предателя. И если Марин – Брут, то Павел I тогда не только король Лир, но и Цезарь. Но слишком уж одиозна репутация у Павла I, чтобы выдумывать сравнения с великими. Вполне вероятно, что и сам Иванов здесь подзапутался, облагородив Павла I и сделав Марина Брутом. Ему бы вместе с казаками идти в Индию,
