Наяву — не во сне - Ирина Анатольевна Савенко
В филармонии мы застали и директора — Волохова, и художественного руководителя — драматического актера Евдокимова. Я спела под аккомпанемент Веры два романса — Глиэра и Чайковского. Понравилась обоим слушающим. У них как раз есть вакансия сопрано. Тут же предлагают зачислить меня в штат с окладом тысяча пятьсот рублей плюс триста рублей, которые филармония будет оплачивать за комнату. Я чуть не прыгаю от радости, готова тут же расцеловать и Веру, и обоих руководителей филармонии.
Просят они Веру Дмитриевну помочь найти для меня комнату.
«Комната у меня на примете есть»,— говорит Вера и сразу же ведет меня смотреть эту комнату.
Проходим по одной из центральных улиц, стучим в квартиру на втором этаже. Выходят хозяйки — молодая женщина и ее мать. Приветливо встречают уже знакомую им Веру Дмитриевну. Она представляет меня, объясняет, в чем дело.
«Нет-нет,— заотказывались хозяйки,— артистов не берем. Был у нас артист — измучил. Бесконечные пьянки, шум. Сpeди ночи будил, заставлял ставить самовар. Нет уж, извините».
Я робко уверяю хозяек, что ни компаний, ни шума у меня не будет. Наконец нам удается уговорить женщин. Вводят они меня в большую, можно сказать, роскошно обставленную комнату. Чем-то довоенным, уютным пахнуло на меня от вида этой комнаты.
Условились с хозяйками, а еще прежде — с дирекцией филармонии, что я завтра же утром еду в Москву, пробуду около недели, закончу свои дела, возьму вещи и вернусь сюда, уже на готовую квартиру, на работу и на прочную, оседлую жизнь.
Вера к этому времени должна уехать — ее мужа переводят в Москву. Я еще раз зашла к ней, познакомилась с ее симпатичнейшим мужем, поблагодарила добрую Верочку за помощь. Потом отлично провела ночь в «своей» райской комнате, а утром — в Москву.
Леонид Зуев сияет, что-то рассказывает хриплым, прокуренным голосом. Да, голос у него далеко не мелодичный — гнусавый, с плохой дикцией. Но все, о чем он говорит, умно, интересно, мило пронизано мягким юмором. Приятно с ним беседовать, и не менее приятно его горячее желание всегда чем-то помочь, что-то посоветовать.
Восемь дней пробыла я после Владимира в Москве. У Ленечки побывала трижды. Теперь он встречает меня приветливее, живее. Охотно разговаривает, задает вопросы из области интересующего его — книг, животных, насекомых. Как я радуюсь тому, что сын мой для своего возраста умен, пытлив, внутренне сосредоточен, любознателен. И его не слишком интеллектуальное окружение не подавляет в нем эти черты, они резко проявляются. Расставаясь с Леней перед отъездом во Владимир, я в какой-то, хоть и небольшой, степени отошла от горечи первых дней, в душе начали несмело пробиваться смутные надежды на то, что мой сын все поймет и сделает для себя нужные мне выводы, что мы снова, хоть и не сразу, будем вместе, а вся эта мучительная, жестокая шелуха спадет, освободит и его, и меня, и снова придет к нам счастье единения.
Нy вот, поехала я во Владимир в красивом костюме из зеленого трикотажа, выданного мне Натальей Ивановной, и сшитого их родственницей. Выглядела я в нем вполне приличной дамой. Добралась до Владимира, привезла свои вещи на снятую нами с Верой квартиру.
В бодром настроении иду в филармонию, захватив с собой на всякий случай побольше нот — может, сегодня же начну репетировать.
Застаю художественного руководителя Евдокимова. Он, так прекрасно отнесшийся ко мне в прошлый мой приезд, сейчас встречает меня далеко не обрадованно. Вид у него и печальный, и смущенный, и чувства эти явно нацелены в мой адрес.
«Что-нибудь случилось?» — спрашиваю, а у самой уже дрожат ноги, уже стучит сердце.
«О да, Случилось! — говорит он спотыкающимся, ничего доброго не предвещающим голосом.— Многое случилось за эти дни, со времени принятия вас к нам на работу! Только вы уехали, нагрянула из Москвы ревизия. Массу нашли всякого «недозволенного». Короче говоря, директора филармонии сняли с работы, начальника областного отдела искусств тоже освободили, уже прислан на его место новый, наводит порядки. Ну, а печальнее всего то, что сняты ставки в филармонии — и ваша, и тенора. Так что простите великодушно, я тут ни при чем, но вы у нас больше не работаете».
Да, ударили меня эти слова, крепко стукнули. Значит, я — на улице. Ни работы, ни жилья. Квартиру нужно немедленно освободить, в Москве тоже пристанища нет — у Зуевых невозможно ютиться, спасибо, что и так столько продержали. А о Строителе и говорить нечего. Да и на какие средства жить? Катнуть к маме в Чимкент? Но разве я могу уехать от своего сына после пяти лет ожидания встречи с ним? Владимир — другое дело, это почти рядом. Что ж делать? В душу, чуть просветлевшую, опять вполз сплошной мрак.
Прихожу «домой», рассказываю все хозяйкам квартиры. Они сочувствуют, соглашаются дать мне переночевать, а завтра езжайте куда хотите, тем более что вам здесь и делать-то нечего.
Переночевала. Вернее, перележала. Все думала, напряженно, тоскливо: что делать?
И к утру надумала: пойду к новому начальнику отдела искусств, расскажу ему о себе всю правду, а вдруг чем-либо поможет! Надо попытаться, другого выхода нет. Возвращение в Москву — не выход.
Пошла. Мне сказали, что отдел искусств находится в Доме Советов — большом, широко раскинувшемся здании в самом центре города, между двумя старинными соборами — Дмитриевским и Успенским.
Нашла отдел искусств. Три просторные комнаты: одна — областной Дом народного творчества, вторая — приемная и секретариат отдела искусств, третья — кабинет начальника. Прошу у секретаря разрешения пройти к нему. Пожалуйста.
Сидит за большим письменным столом крупный, плотный человек, не сказать чтобы красивый, ко е правильными, удачно вылепленными чертами лица. Волосы русые, глаза светлые, на них — очки в золотой оправе.
Я здороваюсь и спрашиваю: «Вы можете уделить мне пятнадцать — двадцать минут?»
«Могу»,— несколько удивленно отвечает он, внимательно глянув на меня поверх своих золотых очков. Приглашает садиться.
Сажусь и сразу же начинаю рассказывать. Все — с начала войны и моей разлуки с сыном. И о ссылке, и о возвращении, и о создавшейся здесь, в Москве, ситуации, и о фиаско с предложенной мне во Владимире работой. Спешу, волнуюсь, но стараюсь говорить связно. Начальник, Сергей Александрович Яковлев, не перебивает,
