Озаренные - Леонид Михайлович Жариков
В перекличке сирен и рулад соловьиных
Ты растила меня, ты меня берегла,
Ты мне больше, чем мать, благодать Украина,
Ты к источнику песен меня привела.
Мне вспоминается один разговор с Беспощадным. Не помню уже, по какому случаю мы заговорили о героях Краснодона. Я не знал в связи с длительной отлучкой, что за это время в городе Краснодоне был воздвигнут памятник штабу молодогвардейцев. Беспощадный же видел этот памятник и вдруг сказал мне: «А ты разве не знаешь, что краснодонцы живы?» — «То есть как?» — переспросил я, чувствуя подвох. «Очень просто. Они и не умирали. Сам видел, стоят в Краснодоне со знаменем. Не веришь, поезжай посмотри». Через несколько дней я увидел этот волнующий монумент, и тогда родилась мысль, что не памятник возвышается над площадью, а стоят юные герои как вечные часовые...
Есть среди его стихотворений одно особенное. В отличие от других, проникнутых лирикой, оно полно драматизма. Речь в нем идет о шахтере, погибшем в забое. Его придавило породой, и коногон Павел Беспощадный несет товарища на себе. То, что передумал за это время поэт-коногон, ярко выражено в стихотворении. А заканчивается оно глубоким обобщением:
Вагонам легкий дан толчок.
Вздохнув, иду в забой, —
Ползет слеза по грязи щек,
Сжимает сердце боль.
Но страх неведом горняку
На трудовом пути:
Опять за крепкую кирку —
И золото летит!
И груды золота растут
Под грохот, гул и вой...
По смерть стоять нам на посту,
Подземный часовой.
...«По смерть стоять на посту» — вот в чем видел он цель жизни. Служить народу. Ничего себе — все людям!
Осень. Один за другим слетают с деревьев листья, и зеленая трава уже покрылась золотым ковром. Неумолчно бурлит Москва, и лишь под утро становится тихо. Сегодня, едва забрезжил рассвет, подошел я к раскрытому окну и явственно услышал высоко в небе гортанный зов журавлей. Даже не поверилось в первую минуту, что слышу живой голос перелетных птиц — до того было необычно и неожиданно. Журавли косяком летели над Москвой, они стремились к теплу, на благодатный юг. И сковала сердце щемящая грусть.
Как же я забыл... Ведь вот она стоит на полке, эта маленькая книжечка в голубой обложке — «Над шахтой летят журавли». Внизу на белом фоне — силуэты шахтных строений и великан-копер. На самой вершине его красный флаг, похожий на огонек.
И строки синими чернилами, будто только вчера написанные и еще хранящие тепло дружеских рук:
Пускай курлычут журавли
Над золотой Москвой —
Привет от трудовой земли
Тебе, приятель мой!
Пускай над Боровским шоссе
Их теплый клич парит...
Мы рады все, мы рады все
Их зовы повторить.
Пускай на крыльях журавлей
На благодатный юг —
Шлет голос родины твоей
Твой несуровый друг!
...И снова я мысленно в родном краю. Синеют в степной дали величавые терриконы шахт — это памятники твоим песням.
Поют призывные гудки — это приветствует тебя родной Донбасс.
Заря незакатная занимается над степью, пылает розово-синим огнем — это летит над землей синяя птица твоей мечты. Ты ждал ее, звал и был счастлив — мечта сбывалась. И только песня осталась недопетой...
Низкий поклон тебе и память навеки, добрый друг человеческий! Не из бронзы надо бы отлить тебе памятник, а высечь из глыбы угля, ведь огонь питал твои песни.
Пласт на пласту,
Пласт на пласту —
Ступени на-гора́...
Я — пламенный побег. —
Сквозь камень прорасту…
НИКОЛА ИЗ ЛЕБЕДИНА
Несколько лет теплой сердечной дружбы с Николаем Николаевичем Ляшко были истинным подарком в моей, в общем-то, не очень щедрой на радости литературной судьбе. Считаю долгом своим рассказать об этом светлом человеке, выдающемся писателе-коммунисте, у которого мне выпала счастливая удача многому научиться.
Первые встречи
За все время нашей дружбы я так и не осмелился открыть Николаю Николаевичу, что первая встреча с ним состоялась задолго до личного знакомства. Было это в начале 30‑х годов. Жил я тогда в Донбассе, учился на рабфаке. По программе литературы наряду с «Железным потоком» А. Серафимовича, «Чапаевым» Д. Фурманова полагалось прочитать повесть Н. Ляшко «Доменная печь». Литературу я любил, читал много, повесть Ляшко в зачетной суматохе прочитать не успел. К тому же, если говорить откровенно, не привлекало название повести. Я уроженец заводской стороны, сам работал на металлургическом заводе и каждый день ходил мимо доменных печей. Мне казалось, я все о них знаю и незачем читать. Я рассчитывал на иллюзорное студенческое счастье: авось не спросят, но преподаватель спросил именно об этой повести, и в зачетке моей появился жирный «неуд».
Мог ли я тогда мечтать, что в жизни встречусь и даже подружу с автором «Доменной печи»? Но случилось именно так. Спустя несколько лет, когда я учился в Литературном институте имени М. Горького в Москве, состоялась встреча студентов с ветеранами литературы. К нам пришли Федор Гладков, Владимир Бахметьев и еще один писатель с бородкой, фамилию которого я не расслышал. Он с виду был похож на рабочего и скромно сидел в сторонке, внимательно слушал выступления писателей и студентов.
Встреча проходила интересно и непринужденно, студенты и писатели выступали попеременно — то мы, то гости. Выступил и я с чтением маленького отрывка из повести.
Во время перерыва ко мне подошел тот самый писатель с бородкой, что был похож на рабочего, протянул с улыбкой руку и сказал: «Ну, здравствуй, шахтер... Рад познакомиться с земляком... Как там поживает Павлуша Беспощадный?»
Себя писатель не назвал, и я чувствовал неловкость, не зная, с кем говорю. Мне понравилась простота обращения, и я молча ответил рукопожатием. Почему-то мне показалось, что я давно его знаю — все в нем было открыто, просто, синие глаза светились доброжелательством, были глубокими и чуть-чуть грустными.
Сразу же после перерыва предоставили слово ему, и тут я,
