Озаренные - Леонид Михайлович Жариков
Аудитория замерла, слушая волнующие строки:
Мне одну только шахту жаль —
С нею был я уж очень дружен.
Вот и Стрепет опять не ржал:
Видно, знает, что я контужен…
Такой была моя первая встреча с писателями Донбасса довоенного поколения. Потом я уехал в Москву, учился в Литературном институте имени Горького. Личное знакомство с Павлом Григорьевичем Беспощадным произошло в Ворошиловграде уже после войны — осенью 1947 года.
Я тогда работал над книгой «По степям Донбасса», колесил из конца в конец по шахтерскому краю, собирал для книги материал. По замыслу в ней должна была найти место отдельная глава о Павле Беспощадном.
С юношески пылким отношением к П. Г. Беспощадному я приехал в Ворошиловград. В городе после войны было еще много разрушений, теперешней гостиницы еще не было, и я остановился в общежитии обкома, в громадной комнате, уставленной железными кроватями. Я обдумывал, как бы мне увидеть Беспощадного, кто бы мог познакомить меня с ним, когда неожиданно меня позвали к телефону. Я услышал приятный женский голос: «Это Жариков? Леня, с вами будет говорить Павел Григорьевич Беспощадный». И в трубке раздался глуховатый голос. Павел Григорьевич с какой-то детской обидой проговорил: «Ну что ты домой не идешь?»
Я пришел и, все еще робея, постучал в дверь. Мне открыла старушка, мать Павла Григорьевича. Откуда-то вынырнул он сам, быстро пошел навстречу и поцеловал меня. И так мне стало легко и просто в его доме. А тут еще всюду, куда ни глянь, множество шахтерских подарков Беспощадному: обушок, отбойный молоток, лампы, — точно я оказался в нарядной шахты.
Мы разговаривали долго. С волнением я разглядывал вещи. Кусок породы с барельефом Ленина. Оказывается, поэт своей рукой вырезал портрет вождя и возил с собой. Тогда я узнал о Донбассе немало такого, чего раньше не знал. А главное — я понял его самого: душевный, общительный, очень мягкий. Он старался говорить со мной как с равным, хотя был старше. Не было ни тени превосходства, он как будто даже боялся показаться более знающим, более опытным, чтобы не смутить меня. Он ценил в человеке одно: любит Донбасс или нет? Если любит — значит, хороший человек и писатель, потому что нельзя быть хорошим писателем, не любя Донбасса и его героев-шахтеров. Он и не подозревал, что эту любовь внушил всем нам своей неповторимой лирикой.
— Твою повесть я читал, когда ты еще пацаном был, — сказал он своим обычным, чуть ворчливым тоном. — Ты слушай. Я тебе расскажу один случай про Алчевский завод, а ты запиши и в повести используй.
И я узнал о том, что Беспощадный, оказывается, работал не только в шахте, а сначала на Алчевском металлургическом заводе заливщиком кокса. Там в цехе был мастер бельгиец, презиравший русских рабочих. Он знал только три слова по-русски: «лей», «шкоро» и «своличь». Мастер издевался над мальчиком Пашей Ивановым. Взаимная вражда дошла до того, что однажды Паша не выдержал и облил мастера водой из пожарной кишки.
Павел Григорьевич радовался, когда впоследствии увидел этот эпизод в одной из глав «Повести о суровом друге». Он был щедр на подсказки, охотно раздавал неповторимый багаж собственных жизненных наблюдений, ничего ни для кого не жалел — только люби Донбасс, только будь ему верным, пиши о нем. Вот что было ему дорого. Вот что было ему нужно. Он как бы говорил — любите Донбасс, пишите о великих тружениках — шахтерах. И если жизнь забросит вас далеко от шахтерского края, оставайтесь верными ему, не забывайте земли, породившей вас, не заноситесь перед ней, не бравируйте «столичной» принадлежностью.
Никогда не забыть мне того волнения, которое испытал я, прочитав посвящение на одной из его книг. Я тогда писал роман «Огни» — о шахтерах Донбасса, писал трудно и долго не появлялся в родном краю. И вдруг получил его книгу, а там четыре строчки:
Скорей зажги «Огни» родные,
Чтоб, засияв по всей стране,
Пришли в продольни коренные
И обогрели сердце мне.
Все мы, донбассовцы, так или иначе вышли из его поэзии. Во всяком случае, каждый, кому дорог Донбасс, испытал на себе влияние Беспощадного, да иначе и не могло быть. Ведь именно он сделал необычайные открытия в литературе о Донбассе. Можно сказать, что после Боспощадного литература о горняках стала совсем иной.
В самом деле, если читать произведения классиков: Серафимовича, Свирского, Вересаева, Куприна, Рубакина, — они описывали труд углекопов как нечеловеческий, варварский, мученический. Работать в шахту шли только люди пропащие, беспаспортные — те, у кого все в жизни было потеряно. Шахта была могилой для людей. Даже Касаткин, давший целую галерею великолепных портретов и образов из жизни углекопов, даже он рисовал все в мрачных тяжелых красках. И глубокие, гуманные по своей сути произведения не вызывали ничего, кроме жалости, грусти и безысходной тоски. Многие советские писатели первых лет революции следовали этой «традиции».
Явился Павел Беспощадный, никому не ведомый тогда молодой поэт. И радостно, солнечно засверкали слова о шахтерах, и сам шахтер стал богатырем.
Когда идет шахтер навстречу,
Благоговей!
Он света нового предтеча,
Он — Прометей!
Или:
Человек, рубающий алмазы,
Просто называется — шахтер!
У Беспощадного — тесные и, в общем-то, мрачные угольные забои вовсе не мрачные недра, а «златотканые пласты». Не уголь свален в бункера, а «черный жемчуг блещет у копров». О шахтере поэт говорит так:
Он поднял солнце из забоя —
Огонь побед,
Он грозный меч в руках героя,
Руси рассвет.
Лирика, душевность, теплота — вот что привлекало меня в поэзии Беспощадного. У него все красиво, все излучает свет, и хочется поехать в Донбасс, такой красивый край. Хотя мы знаем, что у нас, в Донбассе, далеко не все так радужно.
А как он любил Украину! Лучше всего об этом расскажут
