Лидия Герман - Немка

И вдруг я подумала со страхом, они же не знают моей фамилии. Меня об этом никто еще не спросил. И бывший режиссёр нет. Только мой возраст их интересовал. Теперь только всё начнется. «Теперь фамилию, пожалуйста», — он держал ручку над блокнотом. «Герман». — «Герман», — повторил он, быстро посмотрел на меня и медленно записал мою фамилию. «И имя», — это звучало уже отчужденно. «Лидия». — «И из какого района?» — «Из Родинского района, из села Степной Кучук».

«Теперь еще вашу национальность». — «Немка». — «Но не из Германии?» — «Нет. С Волги. С 1941 года на Алтае». Мы пошли к его кабинету. В маленькой прихожей, где стояли два мягких стула, попросил он меня посидеть и подождать. Я села. Алексей Николаевич открыл массивную дверь, которая изнутри была завешена тяжелой шторой из гобелена. Они оба вошли и закрыли за собой дверь. В памяти не осталось никаких мыслей или чувств. Просто сидела и ждала… Тут пришел молодой мужчина, видимо, в спешке, и спросил, указывая рукой на дверь, хочу ли я туда. Я покачала головой. Он коротко постучал, рывком открыл дверь и исчез за занавесом. Дверь осталась настежь открытой… Так мне удалось услышать разговор по телефону с тогдашним начальником комендатуры Алтайского края: «Из Родинского района она приехала… Да, она действительно подходит и мы могли бы взять её… Я понимаю… Естественно, она не единственная такая… Всё понятно. Я только хотел спросить… Это мы уж как-нибудь объясним ей…»

Больше я не хотела ничего слушать и вышла из прихожей… но остановилась. Нет. Трусливо бежать? Они-то ни при чем — режиссёры. А начальник комендатуры? Мог бы?.. Молодой человек, конечно, актер, вышел, закрыл дверь и возле меня остановился, таращась на меня, как будто что-то хотел сказать, извинился и ушел. Я вошла в прихожую и села.

Дверь открылась, появился главный режиссёр, и мне показалось, что он постарел. Немного согнувшись, потирая руки, он объяснил мне, что они пришли к выводу, что я всё-таки не совсем подхожу для сцены, с произношением не всё в порядке, особенно с шипящими. Может быть, это от украинского акцента. Потом вдруг: «Если вы всё-таки как-нибудь останетесь в Барнауле, Вы могли бы у нас пока в массовых сценах принимать участие». Он спросил мой адрес. «У меня нет адреса, и я не останусь в Барнауле!»

На улице я остановилась, потом прислонилась спиной к зданию театра и не могла решить, куда же мне идти. Хаос ка-кой-то во мне. Сколько я так простояла — не знаю. Я, наверное, так глубоко погрузилась в мысли, что неосознанно ушла отсюда, потому как очнулась от какого-то крика, который обратился в похабнейшую матерщину, какую приходилось слышать в Кучуке — настоящая русская, семиэтажная матерщина.

Я подняла голову и увидела в двух-трёх шагах передо мной трамвай и рядом с ним разъяренного мужчину. «Тебе что, жизнь надоела (матерки), дура несусветная (матерки), тогда иди в другое место, гусыня бестолковая (матерок). Я не хочу из-за тебя (мат-перемат) в тюрьму попасть». Я стояла недвижно на рельсах и не могла понять, что этот человек от меня хочет, почему он так кричит? Он не хочет из-за меня в тюрьму. Почему из-за меня? Мне надо в тюрьму, а не этому мужику. Он продолжал кричать, а я не могла сделать шага. Тогда он пришёл на рельсы, стал близко передо мной, пальцем показал на рельс и закричал: «Сейчас же уходи с рельсов, туда!» Я перешагнула через рельс, сделала несколько шагов и повернулась. Трамвай ушел, и я смотрела ему вслед, пока он не завернул за угол на улицу Комсомольскую. Вдруг передо мной появилась старая женщина. Своим обращением «доченька» она меня вернула в действительность, как будто она меня избавила от какого-то оцепенения. Она старалась мне объяснить, что не здесь остановка, и спросила, куда мне надо. «На Индустриальную». — «Пойдём, я провожу тебя до твоей остановки». — «Спасибо, большое спасибо. Я уже знаю, где остановка и знаю, как доехать до Интернациональной. Большое спасибо, бабушка».

Когда я приближалась уже к своей квартире, меня снова охватило унижающее чувство, будто меня заклеймили позором. Обе обладательницы квартиры, в которой я пока проживала, были сёстры. Они знали, что меня будут в театре сегодня экзаменовать.

Зоя, 16-летняя дочь Ираиды Сергеевны, прокомментировала, когда я вошла: «Провалилась». — «Точно. Провалилась», — сказала я и прошла в другую комнату, в которой я проживала вместе с Марией Сергеевной. Её не было дома. Я взяла свои постельные принадлежности, постелила их на полу, опустилась и дала волю слезам. И уснула. Когда проснулась, я услышала знакомый мне женский голос в разговоре с Ираидой Сергеевной. «Этого же следовало ожидать, как она могла возомнить о себе, что её могут взять в театр. Я её вообще не могу себе представить на сцене. Такая невзрачная, да застенчивая. Абсурд», — сказала Ираида. «Ираида Сергеевна, если бы вы хоть один раз увидели её на сцене, у вас сложилось бы совершенно другое мнение». Это был голос Татьяны Ивановны Красюк — учительницы русского языка и литературы 6–7 классов в Родино. Она пыталась убедить Ираиду Сергеевну, и когда она ещё вспомнила, что эта самая Лида, немка, играла Кручинину лучше, чем Тарасова, Ираида вскричала громко: «Перестаньте, я об этом даже слышать не хочу!» — «Хорошо, как хотите».

Татьяна Ивановна зашла ко мне в комнату, когда я уже встала и убрала постель. Она приехала на госэкзамен и хотела ещё пару дней остаться. Я рассказала ей о своих неудачах, а она выражала мне только сочувствие. На её вопрос, что я теперь собираюсь делать, я ответила: «Поеду домой». — «Может мы вместе поедем в Родино». — «Это комендатура решит». Однако всё обернулось иначе. Я не вернулась в Родино.

Комендатура неожиданно проявила ко мне внимательность. И снова там порекомендовали мне обратиться в один из техникумов, там случаются недоборы, то есть набрано студентов меньше, чем предусмотрено (сочувствуют они мне?). Они продлили мне время пребывания в Барнауле на целый месяц. Чтобы мне подать заявление в техникум, мне нужен аттестат, который остался в институте. Я же дала себе слово никогда больше не переступить порог этого здания, поэтому попросила Володю по доверенности получить мой аттестат. В техникуме (статистическом) мне пообещали положительный результат, только придётся подождать до 1-го октября, пока все вернуться с уборки картофеля. Когда я узнала, что не буду получать стипендию, на которую рассчитывала, я опять решила уехать в Родино. Комендатура же мне преподнесла сюрприз, заявив, что я уже постоянно прописана, то есть Барнаул теперь моё постоянное место жительства. Я могу теперь искать себе работу. Мне трудно было представить себе, как её искать, и моя хозяйка Мария Сергеевна пошла вместе со мной. Мы были в двух музеях, в детском саду и ещё где-то. Ничего. Деньги мои были на исходе. Кроме продуктов питания мне надо было ещё квартиру оплачивать. Моей хозяйке очень нравилось одно из моих платьев, и мы сошлись на том, что я могу у неё два месяца прожить за это платье. Мария спросила, почему я не обращаюсь в отдел народного образования, может, я могла бы опять получить работу учительницы немецкого языка. Нет. Я не считала это возможным. В Кучуке это было возможно — без образования, но не в Барнауле.