Лидия Герман - Немка

«Подойди к списку, Володя, и радуйся со всеми». — «Ты видела мою фамилию?» — «Да, я рада за тебя. Посмотри сам список». — «Пойдем, — сказал он решительно, — я не хочу слышать этот визг. Пойдем к декану и спросим, по какой причине они тебя не приняли». — «Нет, Володя, не с тобой вместе, я одна пойду…» — «Хорошо, я на улице тебя буду ждать».

Декана не было, и секретарша не знала, когда он будет. Володя хотел меня проводить до дома, но я отказалась, пообещала ему, что завтра пойду к декану, попрощалась с ним, попросила его не ломать голову из-за меня, и пошла к трамваю. На моей остановке я не вышла, а проехала еще две остановки до конечной. Это была театральная площадь, и там же находился государственный краевой театр драмы. Главный вход был, естественно, закрыт — время еще было предобеденное. Медленно, спокойно я обошла вокруг здания, пока не дошла до узкой двери, где сидел мужчина-швейцар. Я не знала, с кем мне следовало говорить, поэтому просто обратилась к швейцару: «Я хочу стать актрисой, с кем я могу поговорить об этом?» Пытливо посмотрев на меня, он сказал: «Ни с кем. Бывший уволился. Подожди-ка. Я тебе всё-таки посоветую пойти к бывшему. Очень хороший человек, и его жена тоже. Они живут напротив. Он хотя бы посоветует тебе». Это был бывший главный режиссёр театра по фамилии Смирнов. Дверь открыла мне очень приятная дама в возрасте. Элегантно одета и слегка подкрашена, мне показалось, будто она подготовилась к выступлению на сцене. Очень приветливо она повела меня к своему супругу, и он так же дружественно встретил меня. При нашем с ним разговоре она непрерывно улыбалась и пытливо смотрела на меня. Он написал записку будущему главному режиссёру и подал мне её в подписанном конверте. Посоветовал передать записку завтра или послезавтра. Потом они оба объяснили мне еще, что они сейчас готовятся к переезду — его перевели в другой город. Мы попрощались. Они пожелали всего хорошего. На прощание она сказала: «Я желаю вам большого успеха на сцене». Я была тронута.

Утром я пришла в ректорат института, и тут же была принята ректором. На банальный мой вопрос, почему меня не приняли в институт, он коротко ответил: «Конкурс». — «Не было ведь конкурса. Все, кто как-либо сдал экзамены, зачислены, кроме меня». — «Это вы так считаете. Зачисление проводилось на основе конкурса». — «Я все экзамены сдала хорошо, а две девушки знакомые (я назвала их фамилии — Боже, прости мне это) с одними тройками зачислены». Он быстро просмотрел лежащий перед ним список и объяснил: «Отцы этих двух девочек сложили головы на фронтах Великой Отечественной войны, а твой отец?» Я молча кивнула, повернулась и вышла из кабинета. Милый мой папа, жив ли ты еще? Моя сестра Элла пыталась навести справки в НКВД, на это ответили, что его из Родино отправили в Новосибирск, а другой информации они не могут дать. Доходили слухи, что Франце Сандера, нашего отца, уже давно нет в живых. Все верили в это или считали это, скорее всего, достоверным, только наша мать не хотела в это верить. Нет, его уже не было в живых, это ясно. И за что, или за кого ты отдал жизнь, дорогой мой отец?

И встретила Владимира. Он вдруг появился возле меня. Я остановилась. «Ты была у декана?» — «У ректора». — «И…?» — «Нет». — «И почему? Что он сказал?» Медленно я покачала головой, смотреть на него я не могла. Помолчав, он сказал вдруг: «Знаешь что? Может быть, тебе надо было выйти замуж — до того как поступать в институт?» Я быстро взглянула на него, не понимая смысла его слов. «Да, да. В самом деле. — Он приветливо смотрел на меня. — Ты могла бы фиктивно оформить брак и потом с русской фамилией тебя бы приняли… Может быть, и теперь еще не поздно». Говорил он это серьезно, или он хотел только, чтобы я засмеялась? Я в самом деле засмеялась. «Почему ты так смеешься? Многие заключают фиктивные браки, чтобы чего-то добиться».

«Перестань, пожалуйста, Володя. Я в театр буду поступать. И мне этот институт вообще не нужен». — «Ты уверена? Тогда иди в театр!»

В театр я опять вошла через задний ход. Новый главный режиссёр прочёл записку своего предшественника тов. Смирнова, посмотрел на меня внимательно и с улыбкой спросил, не родственница ли я его предшественника. «Нет», — ответила я удивленно. «Хорошо. Тогда… Вы готовы сдать пробное испытание?» — «Испытание?.. В каком виде?» — заикаясь, спросила я. «Вы же уже играли на сцене?» — «Да, много даже».

«А сколько вам лет, если можно спросить?» — «22». — «Монолог, например, или отрывок, стихотворение — что хотите. Потом басню, все равно какую». — «Теперь?» — хотелось мне знать. «Через два дня, в это время. Хорошо?» — «Да, конечно».

У моей хозяйки ждал меня опять Владимир. Он, конечно, заметил, что у меня неплохое настроение, и спросил только: «Всё получилось?» — «Через два дня меня будут слушать». — «Ты же не боишься?» — «Кто знает. Мне еще надо что-нибудь выбрать или найти». Я стала перебирать в памяти. «Девушка и смерть» — единственное, что в памяти сохранилось полностью. «А что с басней? — спросила я Володю. — Я не помню ни одной наизусть». — «Я помню». Самой короткой из перечисленных им была басня Крылова «Осёл и соловей». Он написал её на листе бумаги, и я тотчас же начала её учить. Потом мы пошли в кино. Володя хотел знать, как я отношусь к тому, что Павел женился. «Как? Можно сказать спокойно… мы же были только хорошими друзьями… и всё же. Я была потрясена. Это было так неожиданно…» — «Он, кажется, счастлив».

«Этого я ему и желаю. А ты? Как ты распрощался со своей Катей? Четыре года учебы — не так скоро…» — «Бывают же каникулы».

В комендатуру я пошла на следующий день. На мой вопрос, можно ли мне остаться в Барнауле, хотя в институт меня не зачислили, они ответили, что нельзя мне остаться. «Через неделю истекает срок твоего пребывания в Барнауле… А почему бы тебе не поступить в техникум?»

«В техникум? В какой техникум?» — «Этого я не знаю. В Барнауле много техникумов». Я знала, что в Барнауле не было педагогического техникума, где готовят учителей для младших классов. Значит, в техникум. Этого я не хотела… «Так, — сказал комендант, — мы даем тебе еще одну неделю. Но 1 сентября ты опять придешь к нам. Ясно?»

Когда я уже была на улице, вспомнила, что я же не сказала, что мне предстоят проверочные испытания в театре… Но сначала надо пройти эти испытания.

В театр я пришла точно в назначенное время, часов у меня не было, зато в театре висели часы.

Я увидела в фойе главного режиссёра, окруженного группой молодых людей, они, вероятно, после репетиции, вышли из зала. Растерянно я остановилась. Две молодые женщины — одна блондинка, другая брюнетка — приковали мое внимание. Режиссёр сказал им что-то, и все разошлись. Он и еще один маленького роста, лысый мужчина подошли ко мне. Второго мне представили тоже как режиссёра. Мы пошли в этажом выше расположенное затемнённое помещение с сидячими местами, откуда была видна сцена, у балюстрады стоял небольшой стол. Алексей Николаевич, главный режиссёр, спросил, что бы я хотела им показать. «Девушка и смерть». Они сели в третьем ряду, мне повелели остаться у стола. Меня не остановили до самого конца, поблагодарили и поаплодировали. За басню не было ни благодарности, ни аплодисментов. Потом мне следовало представить себе, что между балюстрадой и сценой протекает бурная шумящая река, а на том берегу проходит моя подруга (или мой друг), и я должна её позвать так громко, чтоб она меня услышала. И я кричала, как могла громко, махая порывисто рукой: «Ро-о-о-о-за!» Один из режиссёров крикнул мне: «Она уже слышит. Спасибо». Теперь я должна сесть за стол и сыграть швею, т. е. заправить полностью швейную машину и начать шить. По-моему, это я неплохо сделала. Оба встали, пропустили меня вперед через дверь, и мы вышли на свет. Остановившись, они очень любезно, по-дружески смотрели на меня. «Так, — сказал Алексей Николаевич, вынимая при этом из сумки ручку и записную книжку. — Теперь нам хотелось бы побольше о вас узнать. Вы приехали из провинции, это я уже знаю, и вам нужно жилье, по-моему, это в данный момент возможно».