Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя - Владимир Н. Яранцев
А Иванов нес свои пять частей «Кремля» весной 1930 г., вряд ли надеясь на успех, догадываясь о результате, но почему-то нес. Беспалов, запутавшийся в своей «переверзевщине» и противоречивых установках «Лит. фронта», вряд ли мог оценить его «экспериментальный» роман. Опубликование же «Повестей бригадира М. Н. Синицына» было явно не на пользу Иванову, отступившему в них назад, к «экзотическим» рассказам. Спросим теперь: показывая свой роман «У» Фадееву в 1933 г., на что Иванов рассчитывал? Скорее всего, на «оттепель», наступившую после ликвидации РАППа. Но ведь это не значило, что Либединского (оскандалился с романом «Рождение героя») или Пильняка с Замятиным и Булгаковым помилуют и начнут печатать их «крамолу», а заодно и наконец-то «У». Между тем после злосчастной повести «Впрок», записанной на счет Фадеева, журнал совершил еще один опрометчивый шаг. С приходом почти сибиряка Фадеева в «Красной нови» начали печататься один за другим недавние авторы «Сибирских огней», после разгрома зазубринской редакции в 1928 г. В «Сиб. огнях» объявили борьбу с «зазубринщиной», а молодых поэтов и очеркистов Л. Мартынова, С. Маркова, И. Ерошина, Е. Забелина, Л. Черноморцева, Н. Феоктистова объединил на ответную борьбу Николай Анов, руководивший тогда СибАППом (Сибирской ассоциацией пролетарских писателей). Но образ мыслей имевший далекий от пролетарского. Деятельность группы «Памир», в 1931 г. переехавшей в Москву, оказалась опасной, и всех быстро переловили и арестовали. Они все признавались в своем сибирском «областничестве» (они за «Сибирь будущего (…), Сибирь, переставшую быть провинцией (…), колонией», – говорил, например, Мартынов) и «колчаковстве». И также дружно указывали на Анова как на главного антисоветчика и антисемита.
Неизвестно, каким образом, но Анов вдруг оказался на работе в «Красной нови» зимой 1931 г. Вряд ли здесь обошлось без Иванова – ведь Анов был одним из близких его друзей в колчаковском Омске. Именно в «Красную новь» до прихода Фадеева, в № 3, была поставлена повесть «Впрок» Платонова. Есть основание полагать, что и Анов внес свою лепту в продвижение этой «кулацкой» повести, ибо Анов «Платонова среди сибиряков всячески популяризировал, называя новым Гоголем», и для таких людей, как Андрей Платонов (“Впрок”), Анов аванс из земли выгребал» (С. Марков). Анов писал для журнала нечто художественное и весьма хитрое, в нем чувствуется какая-то маскировка. Как в истории с филателистом, собирающим марки в самый разгар Гражданской войны, где могут убить по малейшему подозрению. Тем не менее герой рассказа Анова «Филателист» это делает. А в эпизоде с пребыванием героя в «агитпоезде полковника Ерина» с «волнующей» надписью на нем: «Победа» он словно бы перемигнулся с Ивановым: «А помнишь?» А Иванов уже не хотел и слышать о белогвардейцах ни от кого. А если и вспоминал о прошлом, то только чтобы резче высветить настоящее в ожидании будущего. Отсюда и темы старого и нового в его рассказах на исходе 1931 г. – в № 12 «Красной нови». И чем больше Иванов писал об умирающей Азии, тем настойчивее она являлась ему. Так, герой рассказа «Четырехглазый» Семен Кузьмин ведь неслучайно, когда почти потерял зрение, начинал рассказывать сказки, уже под узбекским именем Терт-Козь. Третий рассказ цикла назывался «Логик». Так окрестила своего философствующего мужа жена. Человек этот, с которым автор познакомился на вокзале, отдал свою квартиру и ушел, добровольно, в общежитие. Потому что это логично: если не нужны жена и квартира, то не нужны «комод, письменный стол (…), пресс-папье и примус». И новая литература должна быть «общежитской»: что хорошего могут написать «люди сидящие и любящие кабинеты»?
Тень Шкловского витает над этим «разговорным» рассказом, словно подхватывая тему первой главы его книги «В поисках оптимизма» – «Об архитектуре». Главное – надо покончить с «неподвижностью дома» и «перейти от плана квартиры к карте мира». А если ломать стены и перегородки, изобиловавшие в квартире № 42, то можно прийти не только к укрупнению картины мира, но и к ее упрощению. Так Шкловский пришел к своей формуле: «Конец барокко»: это цикл статей в защиту простоты, «новой простоты». Наибольших похвал заслужили Ильф и Петров, «чрезвычайно талантливые люди», наследники Катаева, точнее, его «Растратчиков». Именно с этой южно-русской школой Шкловский связывает будущее «следующего сюжетного периода советской литературы». А в статье «Юго-Запад» отождествляет это сюжетно-приключенческое направление в отечественной литературе только с одесским югом России. По искусству лит. «орнаментальности» Иванов стоит на равных с другим «юго-западником» Бабелем, так что и он представитель юго-запада, но уже Сибири, от Павлодара до Омска и Кургана.
И конечно, всех необычайно взбодрило постановление ЦК от 23 апреля 1932 г. «О перестройке литературно-художественных организаций». Елеем на души измученных Авербахами «попутчиков» звучал первый пункт: «Ликвидировать ассоциацию пролетарских писателей (ВОАПП[2], РАПП)». И заставлял задуматься пункт второй об «объединении всех писателей» «в единый союз советских писателей», понятное дело, верных советской власти и «стремящихся участвовать в социалистическом строительстве». Упразднение РАППа вызвало прилив энтузиазма: на все готовы, лишь бы Авербаха и K° больше не видеть и не слышать. Это было настоящей оттепелью, увы, продолжившейся недолго, до конца 1934 г., когда убили С. Кирова и начались репрессии, с каждым годом ужесточавшиеся. Но так хотелось свободы, освобожденного труда, творчества! И даже каратели писателей не слишком в том году усердствовали: членов «Сибирской бригады» не бросили в застенки и не расстреляли, а выслали на русский Север – в Архангельский край.
Фадеев пишет целую серию «перестроечных» статей под названием «Старое и новое», признавая, что в выпестованной им вместе с Авербахом, Либединским, Киршоном и др. организации пролетарских писателей действительно что-то устарело и отжило. Так из лексикона вчерашних рапповцев исчез всем ненавистный «налитпостовский» термин «диалектико-материалистический метод». Вместо него появился другой – «социалистический реализм», также предложенный Сталиным. Над Ивановым же до сих пор довлело его «Тайное тайных», оценка которого, пишет Фадеев, со временем не изменилась. Скорее всего, на это повлияла другая оценка Фадеева – романа «У», который весь 1932 год, вплоть до № 12, анонсировался в «Красной нови», но в итоге был отвергнут именно Фадеевым, ответственным редактором журнала. Но Иванова, несомненно, вдохновляло выдвижение в Оргкомитет ССП под руководством Горького, поименованного специальным постановлением ЦК «почетным председателем». В комитет этот Иванов вошел, кстати, вместе с Фадеевым. Это было и доверием, и стимулом, и приказом к перековке из «попутчика» в советского писателя, члена, и не рядового, ССП. И к освоению соцреализма по Сталину –
