Дмитрий Балашов. На плахе - Николай Михайлович Коняев

ним накоротке. К чему этот придворный этикет?» – «Дорогой Савва Васильевич, за что купил, за то и продаю». Через час, конечно же, без предварительного звонка, в дверях возник милый, необычайно радушный проситель. «Знаете, Савва Васильевич, я решительно расстаюсь с Карелией и прошу вас подсказать, как мне осесть на Псковщине или Новгородчине. Вы же прекрасно знаете эти земли». У меня на примете был один продающийся хуторок неподалеку от Псково-Печерского монастыря. Туда-то и отправился балашовский обоз с детьми, лошадьми, коровами и, как пошутил Лев Николаевич, с «женским гаремом».

В четыре часа ночи позвонил он в дверь моего псковского друга, который устроил его в гостинице, причем Дмитрий Михайлович настойчиво внушал дежурной, что они с женой не имеют штампа в паспорте о браке. Хутор писателю очень понравился, чего нельзя сказать о туповато-нагловатом обкомовском начальстве. Обоз двинулся в сторону Новгорода. Здесь потом мне посчастливилось немало общаться с Дмитрием Михайловичем. Рядом работал мой друг, выдающийся археолог В.Л.Янин; берестяные грамоты исследовал блистательный филолог, ученый с мировым именем Андрей Зализняк, с которым я знаком полвека. Владимир Поветкин – художник, реставратор, восстанавливающий древние музыкальные инструменты, откапываемые археологами, исполняющий на них старинные песенные распевы, – близко сошелся с Балашовым. После трагической смерти замечательного писателя, яркого и мужественного человека, Володя устроил в своем исследовательском центре мемориальный уголок, посвященный Дмитрию Михайловичу, проводит регулярно «Балашовские чтения», издает научные материалы.

Преждевременный уход Дмитрия Михайловича из жизни – отнюдь не бытовая семейная драма. Он яростно сопротивлялся ельцинско-бурбулисовскому поруганию России, а эти ребята таких вольностей не прощают. Но про них уже забыли, а память о Балашове будет вечно в сердцах русских людей, которых он одарил своими нерукотворными книгами.

Ольга Балашова[170]

«Первая встреча, последняя встреча…»

В 1985-м в конце сентября позвонила мне в общежитие наш куратор, Леонора Кузьминична Чистоногова. Я тогда училась на пятом курсе факультета иностранных языков и, как многие студенты, подрабатывала репетиторством. Леонора Кузьминична предложила мне позаниматься с детьми «известного исторического романиста Балашова Дмитрия Михайловича, только что переехавшего в Новгород». Кто такой Балашов, я не знала, несмотря на «известного». Естественно, и ничего из его произведений не читала. Заинтересовалась, даже нашла его роман «Младший сын», прочитала, чтоб уж не совсем выглядеть бледненько. Выгодным для меня было и то, что заниматься надо было с двумя ребятами сразу: Девочка училась в Карелии в школе с финским языком, а мальчик только начал изучать английский. Мне было сказано, что Балашова много издают, и человек он богатый, так что взять за уроки можно и побольше. Как Вы заблуждались, Леонора Кузьминична! А вместе с Вами и многие наши соотечественники, считавшие, что писатель такого ранга получает бешеные гонорары. Подумав немного, я согласилась. «Сгубило» меня обычное любопытство – что это за писатель, и какие они, «богемные люди».

В назначенное время я пришла на Суворовскую, позвонила в дверь и… Я увидела сначала глаза, не всего человека, а именно глаза. Светло-голубые, глубокие, умные, с лукавинкой, улыбающиеся и при этом с каким-то вопросом. Глаза, в которых я утонула сразу. Это потом мама скажет, что Дмитрий меня заговорил. Это все будет потом, а сейчас сердце как-то дернулось, забыла вдохнуть в очередной раз, в голове забилось: «Ну, скажи что-нибудь. Где твоя вежливость? Хватить пялиться на человека». Вдохнув побольше воздуха, сказала что-то, прошла в прихожую. Дмитрий Михайлович с интересом оглядывал меня, задавал какие-то вопросы, я что-то отвечала, даже улыбалась, кажется. Выскочили ребятишки, мое спасение, мой спасательный круг, ухватившись за который, я стала понемногу выплывать. Девочку звали Дуняша. Папа иногда называл ее Овдотьей или Дусей. Евдокия, знакомясь с мальчиками, говорила, что ее зовут Таней. Очень стеснялась своего имени, иногда даже плакала. Это сейчас модно называть старыми именами детей, а тогда, в 70–80-х, это была большая редкость. Мальчика звали Ярослав, Слава. Мы прошли в комнату Дуняши, потом я позанималась со Славой.

«Ну, как?» – спросил меня Дмитрий Михайлович. Евдокии было, конечно, трудно догонять одноклассников: они уже второй год изучали язык. Но у нее уже тогда, в 10 лет, проявлялись незаурядные способности, трудолюбие и настойчивость. Впоследствии она закончит университет с красным дипломом, поступит в аспирантуру. Со Славой было сложнее: желание учиться было, но, вследствие многих болезней, это давалось ему с великим трудом.

«Когда опять придете?» Отвечая, старалась не смотреть в глаза. Договорились обо всем. Расставаясь, Балашов пожал руку и опять зацепил глазами. Барахтаясь в них, как котенок в воде, пыталась хоть как-то разглядеть хозяина. Белые, не седые, а именно белые пушистые длинные волосы. Роста вроде бы невысокого. Спустя года два выяснили с ним, что я выше на четыре сантиметра. Я всегда ощущала, что рядом со мной большой человечище, спокойно носила каблуки (правда, и Дмитрий ходил в сапогах с каблучками) и никогда не замечала, что он ниже ростом. Он был одет в красную косоворотку, ворот расстегнут.

Недели через три попросил меня пожить с детьми: нужно было ехать по делам в Ленинград и Москву, и Дмитрий Михайлович беспокоился за детей. Так уж сложилось, что четверо детей, которые приехали с ним из Петрозаводска (Алексей, Евдокия, Ярослав и Арсений), долгое время не жили вместе, да и возраст: от 14 до 8 лет – все это стало причиной того, что Балашов решил в качестве «няньки» оставить меня.

Вернувшись из командировки, упросил остаться пожить еще: «дети стали тише, да и он боится, что не справится по дому без женщины». А в бездонных глазах – мольба о помощи. Не рассчитал мужских сил Дмитрий Михайлович, привезя ребятишек, хозяйство в Новгород. И, поняв это, растерялся. Не знаю, бабья ли жалость, или мамино «не искать в жизни легких путей» сыграло роль, но я согласилась. Да так и осталась. Через год у нас родился Иван. Еще через десять месяцев, 17 июля 1987 года мы расписались. А еще через одиннадцать лет мы обвенчались: я, наконец-то, «дозрела». Роспись росписью, а венчание – это очень серьезный шаг для меня. Все думала, могу ли взять на себя такую ответственность – ведь теперь мы отвечали друг за друга перед Богом. За Дмитрия я не волновалась, а за себя боялась, вдруг подведу, что-то сделаю не так.

10 июля 2000 года мы виделись в последний раз.

С мальчишками, Ваняткой и Никитой, собирались мы к маме под Выборг, как всегда на одну неделю. На дольше уезжала только когда старший сын лежал там в больнице. Обычно на