Писательская рота - Сергей Егорович Михеенков
«Рядом, под берёзой, скучившись, понуро стояли командиры: капитан Лысенко, политрук Зотов, Малахов; Артюхов подавал команду — зарядить карабины.
Батарейцы готовились отдать последний долг сержанту.
Осадив коня, к берёзе подскакал связной:
— Капитан Лысенко — срочно на КП полка!
— Хорошо. Доложите: сейчас буду… — отозвался комбат.
Капитан стоял рядом с политруком, и его лицо, изрытое оспой, осунувшееся после бессонной ночи, мало чем отличалось от жёлтого, воскового лица Верхогляда.
Связной ускакал.
Верхогляда уложили на дно неглубокой могилы.
Левее берёзы, над вершинами заиндевевших елей, медленно, нехотя выкатилось студёное, неприветливое солнце.
Грянул залп.
Начинался первый фронтовой день».
Вторая повесть — «Кресты» — о противостоянии на занятом дивизией рубеже. Новые потери и первые победы. Развитие романтических отношений лейтенанта Артюхова и санинструктора батареи Пани Зайцевой.
Во время удачного наступления полка на Заозерье, когда артиллеристы особо отличились, обеспечивая огневой налёт, лейтенант Артюхов увидел первого убитого немца.
«Немец лежал на боку: спиной к хутору, лицом к лесу. Позёмка наполовину замела его, и не было ни крови вокруг, ни видимых мучений на лице — казалось, что он не убит вовсе, а просто спит. Правая рука его была откинута, словно он напоследок хотел захватить пригоршню снега. В двух шагах от него валялся автомат, который он, видимо, выбросил падая. Пилотка с алюминиевой кокардой тоже соскочила с головы: густые русые волосы занесло, забило снегом.
— Он всё ещё глядит. Может, ранен? — почему-то шёпотом спросил Бутин.
— Нет, не ранен. — Артюхов носком валенка ударил по каблуку сапога. Нога убитого не поддалась.
Это был первый немец, которого Артюхов увидел тут, на фронте. Фашист убит, но он был враг — сильный, во многом загадочный — и Василий во все глаза глядел на него…
<…>
…И вот тут, в глухом, сумрачном углу России, среди болот и хмурых лесов, он споткнулся наконец и лежит…
Интересно, о чём он думал, когда вдруг увидел перед собой огненные всплески “максимов”? Неужели об этом самом “жизненном пространстве”? Вряд ли! Небось прежде всего думал о матери, которая будет ждать сына и плакать, скорбя о его ранней смерти. Столько дней ждать и плакать, сколько дней будет жить…»
О славянская душа! Сразу приложила чужую потерю и боль к своей боли… А они сюда шли другими. Железными, как танки. Хладнокровными и потому жестокими. Поджигали дома, стреляли в женщин, стариков и детей. Сгоняли в противотанковые рвы и карьеры, под пулемёты, целые деревни. Расправлялись с пленными. Неделями не кормили, морили холодом и голодом. Отвлекусь и расскажу историю, которую помнит моя родная деревня. В оккупации наша округа была два года. Немцы пришли в октябре 1941 года, а выбили их, погнали за Десну в сентябре 1943-го. И вот как они пришли. Оборона одной из наших дивизий проходила в стороне. Но немцы, зачищая всё, зашли и в деревню. Шли цепью. Один из молодых солдат, понимая, что в картофельной яме за дорогой от деревенского порядка кто-то есть, подошёл и бросил туда гранату. Убил четверых: женщину с двумя дочерьми, одной из которых было восемнадцать, а другой шестнадцать, и соседа старика. Они прятались в яме для хранения картофеля. У нас до сих пор так иногда до весны хранят урожай картофеля. Дело было в сентябре, и картошку на зиму в ямы ещё не засыпали — рано. Когда немец понял, что там не красноармейцы, что он убил мирных жителей, беззащитных детей, их мать и старика, он некоторое время стоял в нерешительности. Но к нему тут же стали подходить его товарищи, хлопать по плечу и ободрять: мол, не расстраивайся, солдат, привыкай, не то ещё будет. И только один, пожилой, подошёл к яме, заглянул внутрь и что-то резкое сказал молодому. Потом позвал односельчан, чтобы помогли ему, и спрыгнул вниз, начал вытаскивать убитых. Вот где столкнулись два мира и два ада… Интересно, если тот молодой немец выжил и вернулся к своей матери, что он рассказывал ей о России и снилась ли ему та семья, убитая им в смоленской деревне во время зачистки местности…
А наши лейтенанты — Сергей Крутилин, Вячеслав Кондратьев, Юрий Бондарев — пытались разглядеть в убийцах людей. Всё верно. Потому как они следовали традициям и ценностям русской литературы.
«“Ну и поделом ему! — решил сначала Артюхов, но тут же что-то тронуло его, и он смягчился. — На мне полушубок, валенки, шапка, — подумал Василий, — и то я мёрзну. А ты лежишь на снегу в вытертой шинельке, без пилотки. А-а, каково тебе?” — Артюхов нагнулся, поднял пилотку. С кокарды на него глянул орёл, державший в лапах свастику. Василий поборол чувство брезгливости: нагнулся и прикрыл лицо убитого пилоткой».
А вот налёт «юнкерсов» на деревню перед танковой атакой:
«Входную дверь в сенцах сорвало с петель, и она валялась метрах в пяти от крыльца, под ракитой, на которую связисты забрасывали провод. Улица завалена обломками тесовой крыши, невесть откуда свалившимися брёвнами. Под брёвнами, припорошенные коричневой пылью, чернели трупы связистов; торчмя торчали катушки с синим, неестественно ярким проводом.
Артюхов глянул в сторону связистов: может, живы ребята? Постоял, прислушиваясь, — ни стона, ни зова о помощи. Где-то в другом конце улочки, у моста, послышался дробный перестук копыт. Василий обернулся: от мостка, вдоль изб, скакал сержант Глушков, связной командира батареи.
— Танки! — крикнул он.
Из-за корявых ракит, росших вдоль ручья, показалась батарея. Впереди — комбат и политрук, каждый на своей верховой: капитан на Красавчике, а политрук — на пегой кобылке, которая не могла бежать рысью, а семенила только иноходью. Упряжки неслись налегке, споро — Артюхов и Бутин взмокли, пока догнали свой взвод. Глубокий снег мялся под ногами; пот катился по лбу и по спине».
Описания Сергея Крутилина неторопливы, объёмны, точны, основательны. Работа войны. Возможно, когда-то, в середине 1970-х, когда повесть вышла в журнале «Наш современник» (1975. № 7, 8), они, эти описания, казались скучными, немотивированно затянутыми и почти лишними. Теперь они читаются с жадностью. Художник своё дело сделал добросовестно и навсегда.
От повести к повести, словно набираясь сил, наполняя притоками и ливнями, река романа пошла уже мощным и энергичным потоком. Меняется даже стиль письма. Фразы более энергичные, ёмкие. Много тире, и вместо запятых, и просто в середине предложений, чтобы ускорить действие. Повествование ведётся от первого лица. Вначале это кажется необычным. Но уже скоро понимаешь, зачем это. Повесть о пережитом. Поэтому всё на своих местах: «я», «мы», «нам», «наши»…
«Мы готовились к наступлению. Через узкую горловину коридора, проломленного нами в немецкой обороне на Волхове,
