Писательская рота - Сергей Егорович Михеенков
Немец-пулемётчик вдруг выскакивает из окопа, заламывает руки над головой, и над лесом раздаётся его жуткий утробный смех. Этот странный смех никак не вяжется с тем, что немец только что вершил на песчаной косе, где кончалась лежнёвка.
— Ах ты, гадина! — Я снова выпускаю очередь, жму на спусковой крючок до тех пор, пока автомат не умолкает.
Немец поворачивается лицом ко мне, к сотням людей, которые бегут ему навстречу, и, как засохшая вершина осины, срезанная осколком снаряда, падает на землю. Я вскакиваю на бруствер. За невысоким валом земли — в обе стороны змеится окоп. По окопу, по узкой чёрной щели, бегут в оба конца чёрные рогатые немцы. Я нажимаю на спусковой крючок — автомат молчит. Бросаю свой ППШ, выхватываю из кобуры пистолет, стреляю сначала в одну сторону, потом — в другую сторону.
Силуэты бойцов вырастают на бруствере и исчезают в чёрной щели окопа.
Я облокачиваюсь на бруствер и закрываю глаза.
Выстрелы и топот ног затихают.
Я с трудом открываю глаза. На бруствере стоит эта чёртова железяка: МГ-34. Словно паук. Тонкие лапы треноги глубоко воткнуты в землю. Дуло смотрит на меня. Я толкаю сапогом надульник, но пулемёт не опрокидывается: так я ослабел. Тупо разглядываю “рабочее место” моего врага. Весь окоп вблизи пулемёта засыпан стреляными гильзами. На дне окопа, полузасыпанный этими гильзами, лежит немец. Глаза открыты, руки разбросаны в разные стороны: очевидно, второй номер. Первый-то стрелял до самого последнего момента.
И я в одно мгновение отчётливо представил себе, как всё это было.
…Окоп был отрыт в полный рост. Пулемётчик стрелял стоя. Гильзы мешались под ногами, и немец носком сапога отгребал их в сторону. А они — сыпались и сыпались — люди по лежнёвке всё шли и шли… Некогда стало отгребать — фриц присел на колени, поверх вороха гильз, и стрелял, давая отдых себе и своей страшной машине лишь на одну-две минуты: чтобы сменить докрасна раскалённый ствол или прицепить очередную ленту из жестяной коробки. Было жарко от горячих гильз под ногами, и немец снял с себя китель. Ещё никогда не приходилось ему стрелять так долго без передыха.
А русские всё шли.
Когда они были уже совсем рядом, кто-то из русских бросил ручную гранату. Она разорвалась сбоку. Напарник ткнулся лицом на коробку с лентами. Пулемётчик оттолкнул его, и тот упал на дно окопа. А сам всё продолжал стрелять. Пулемёт уже выхаркивал из себя пули, и не было секунды заменить ствол: русские были совсем рядом.
Теперь немец не стоял и не сидел за пулемётом, а лежал на ворохе гильз.
А русские всё шли, крича своё “ура”, которое наводило ужас. И тогда немец вскочил из-за пулемёта и бросился бежать.
“Но зачем он хохотал, смеялся? — думаю я. — А-а, небось в голове помутилось”.
Я смотрю на ворох стреляных гильз. Они ещё горячие — жгут подошвы сапог.
Мимо меня, перепрыгивая через окоп, бегут люди. Некоторые останавливаются, чтобы перевести дух, но большинство бежит. А у меня нет сил бежать; даже вылезти из окопа нет сил, и я тихо бреду траншеей.
— Комбат? Жив! — окликает меня кто-то.
Я вскидываю глаза: Тябликов. Как всегда, туго перетянут портупеей; автомат на изготовку; спокоен, только шрам порозовел от натуги. Следом за старшиной через бруствер переваливаются человек пять автоматчиков из бывшего васюринского взвода, а с ними и наши — Санкин, Абдуллин, Чихачёв… Последним вваливается в окоп майор Лысенко. Перелезает через бруствер вяло, бочком, боясь потревожить раненую руку.
— А Паня где? — спрашивает майор.
— Паня?! — вскрикиваю я. Пошатываясь, я поднимаюсь на бруствер. У меня нет сил сдвинуться с места. — Тут она была. Мы бежали вместе. Рядом.
Лысенко поднимается следом за мной, и мы стоим на земляной насыпи, смотрим назад, на лежнёвку.
— Не могла же она так, сразу сгинуть? — обеспокоенно говорит Лысенко. — Она бы крикнула. Позвала.
Подходят Ахмед и Санкин.
— Подождём. Сейчас объявится, — говорит добрый Ахмед».
Санинструктор сержант Паня Зайцева так и не появилась. Она не вышла. Роман «Апраксин бор» надо читать не бегло, как обычно прочитываются книги. В повести, составляющие трилогию, надо всматриваться, как в поле боя, — всякая мелочь и деталь чрезвычайно важны.
Огромная смысловая и энергетическая сила заключена во фразах: «Пошли»; «Лежнёвка прогнулась от тысячи бегущих ног»; «— В четвёртый раз выхожу — и жив! — радостно говорит Санкин».
В работе над трилогией Сергею Крутилину во многом помогала Таруса, маленький городок в среднем течении Оки между Серпуховом и Калугой.
После демобилизации из армии в 1943 году Сергей Крутилин занимался журналистикой. В 1947 году окончил филологический факультет МГУ. Работал в редакциях журнала «Смена» и еженедельнике «Литературная газета». В те годы там было много фронтовиков.
В 1953 году была опубликована повесть «Родники». В 1961 году вышел первый роман «Подснежники». В 1963 году в журнале «Дружба народов» вышла первая часть романа «Липяги». Сергей Крутили наконец нашёл свою тему и обрёл свой литературный стиль и ритм. Сергей Залыгин тут же отреагировал: «Не хочу предрекать, что “Липяги” будут интересны каждому, независимо от возраста, от эстетических вкусов. Наверное, это не так. Не всякому свойственна любовь к небольшому русскому селенью, самому обыкновенному и неприметному. Но тот, кому любовь эта не чужда, будет волноваться, читая “Липяги”, будет задумываться, будет вспоминать прошлое и мечтать о будущем».
Всю жизнь его окликала военная тема. Пережитое, где особенно зримо обнажена была грань жизни и смерти.
В «Литературной газете» Сергей Крутилин познакомился с журналисткой и редактором Верой Любимовой. Вскоре они поженились. Однажды Вера Сергеевна позвала его в Тарусу, куда её семья выезжала часто в летние месяцы. Городок, тихий и уютный, Сергею Крутилину понравился. К тому времени Таруса уже была наполнена славой Марины Цветаевой, Анатолия Виноградова, Николая Заболоцкого, Константина Паустовского. Только что отгрохотал скандал по поводу «Тарусских страниц», альманаха, попавшего под удар партийной критики. В Тарусе была прекрасная рыбалка, красивые окрестности, где можно было побродить по березнякам и подышать смолистым воздухом сосняков. Вначале Крутилины снимали комнату в доме у самой Оки. Потом купили свой дом по соседству с домом Паустовского. В саду Сергей Крутилин построил небольшую уютную беседку, где в основном и работал.
В Тарусе есть свой герой — генерал М. Г. Ефремов. В феврале 1942 года его 33-я армия уже на спаде московского контрнаступления глубоко вошла в немецкую оборону в направлении на Вязьму и были отсечены от тылов в районе Износок. Кстати, санинструктор 368-й стрелковой дивизии, входившей в состав 33-й армии, Ольга Кожухова хорошо запомнила момент боя на отсечение и ликвидацию коридора к Вязьме и впоследствии рассказала в одном из своих послевоенных
