Картинные девушки. Музы и художники: от Веласкеса до Анатолия Зверева - Анна Александровна Матвеева
Вряд ли мастер думал о том, что именно эта его работа заслужит всенародную любовь, когда вёз её на телеге, недописанную, свёрнутую в рулон, по непролазной осенней грязи до станции Майна, где обычно садился на поезд в Москву. Но у каждого шедевра своя судьба, и та, что досталась «Весне», стала счастливой.
…И вечная весна
Работы Пластова далеко не всегда принимались вышестоящими инстанциями с «дорогой» душой. Если ранее на него писали доносы за «несоветскость» и «импрессионизм», то позднее обвиняли в «клевете на действительность» – за картину «Ужин трактористов» (1961, Третьяковская галерея) он получил самый настоящий разнос. Дескать, почему ужин такой скромный? И люди сидят прямо на земле, а это некультурно. Пластов отвечал, что пишет то, что знает, – и не по чужим словам, а по личным впечатлениям. В СССР он был одним из немногих – если не единственным! – «крестьянским» художником, сельская жизнь для него представляла собой естественную среду обитания, а не экзотику, на которую смотрят из окна проезжающей «Волги». Он с юности мечтал «изображать бесконечно дорогой для меня деревенский мир со всей его щемящей сердце простотой и свежестью… с его темнотой, таинственностью и стихийной силой в своих проявлениях»[153]. Что ж, можно было оправдываться, доказывать свою правоту, а можно было дальше делать свое дело, подпитываясь поддержкой семьи и друзей-художников. Пластов очень любил Мартироса Сарьяна, бывал у него в Ереване, сделал с него пронзительный портрет (1962, собрание семьи художника). Сарьян тогда переживал тяжёлое время, он недавно похоронил сына, и Пластов очень старался его как-то отвлечь, поддержать… В письмах к Пластову Сарьян называл его «русским богатырём» и говорил, что его работы «сильнее атомных бомб». Эта близкая дружба продолжалась до самой смерти – причём Пластов и Сарьян ушли почти одновременно, Сарьян – неделей раньше… Как будто не желали расставаться, о многом не договорив.
Аркадий Александрович Пластов умер 12 мая 1972 года в любимой Прислонихе, был погребён на местном кладбище, отпевание велось по канону, вопреки недовольству партийных начальников (хоронили-то народного художника СССР!). Последней большой картиной, закреплённой на мольберте в мастерской, было третье авторское повторение работы «Фашист пролетел». Пластов успел воспитать внука, которого, как и сына, назвали Николаем. Жаль, что художнику не суждено было увидеть счастливый крещенский день 1995 года, когда в Прислонихе освящали дорогую ему церковь… Восстановлением храма занимался Николай Аркадьевич Пластов, дело было трудное, отняло у него много сил, и в августе 2000 года сын Пластова скончался. Внук Николай Николаевич тоже стал художником, его жена Татьяна – искусствоведом, самые младшие Пластовы тоже пошли «по художественной части»…
А как же Наталья, спросите вы?
Наша главная героиня не случайно держится в тени – таким она была человеком. На протяжении всей жизни не требовала к себе особого внимания, служила мужу опорой, вела хозяйство и не роптала на судьбу. В подобном смирении есть своего рода величие – не показное, а истинное. Раз приняв решение, она, как настоящая христианка, держалась его, хотя, думаю, приходилось ей не так уж легко.
Наталья Алексеевна пережила мужа на десять лет и ушла в том же возрасте – 79 лет, 25 июня 1982 года. В поздние годы «баба Наля», как её звали в семье, сильно болела. В воспоминаниях близкого друга семьи Юрия Панцырева есть такие слова:
«Бабя Наля была из тех, кто, как говорят, мухи не обидит. Вообще, в семье было особое отношение ко всему живому – очень трепетное: кошка замяукала – на улицу запросилась – Наталья Алексеевна, кое-как передвигаясь, спешит её выпустить, оса в дом залетела – её нужно аккуратно в баночку поймать на окне (не дай бог крылышки повредить) и живую отпустить на волю».
Похоронили Наталью Алексеевну рядом с мужем, на Прислонихинском кладбище. По традиции гроб несли до могилы, сменяя друг друга, одни лишь женщины. Вокруг звенело жаркое лето, какое бывает только здесь, в Прислонихе – здесь и на картинах Аркадия Пластова.
Лето, осень, зима – и снова весна.
«Старуха! Я тебя люблю»
Анатолий Зверев – Ксения Асеева
Служить музой – привычное дело для красивых умных женщин, близких к искусству. Привычное в молодости. Представить себе даму за семьдесят, вдохновившую художника на многочисленные серии портретов, сотни писем и километры стихов, довольно сложно. А вот представьте.
Как родиться художником
Когда Анатолий Зверев впервые попал в дом к Ксении Асеевой, ей было за семьдесят, а ему – под сорок. Сорок лет лежали между ними разделительной полосой с барьерами, но Зверев мигом перемахнул препятствие, ещё при первой встрече заявив Оксане (так Асееву звали близкие): «Старуха, я тебя люблю!» Причём в самом этом слове «старуха», скорее всего, не было никакого намёка на возраст дамы – тогда не считалось зазорным такое обращение и к юной девице.
С одной стороны, Зверев – типичный шестидесятник. С другой – он был начисто лишён всего типического. Его невозможно вообразить себе остепенившимся, пополняющим книжку в сберкассе, строящим кооператив, да хоть бы даже завязавшим алкоголиком! Неудивительно, что и главная любовь его жизни оказалась далека от любых стандартов, что бы и кто бы по этому поводу ни говорил.
Коренной москвич, Анатолий Тимофеевич Зверев родился 3 ноября 1931 года в Сокольниках. Отец – бухгалтер, мать – уборщица, выполнявшая иногда сдельную работу[154]. В семье было девять детей, из которых выжили только трое – сын Толя и две дочки, Зина и Тоня. Мама будущего художника, как вспоминал его первый учитель, Николай Васильевич Синицын, была красавицей, «хоть полуграмотная, из крестьянской семьи». Отец в молодости, если верить фото, напоминал Бориса Пастернака. Каким был в детстве Толя? Тот же Синицын считал, что он был «похож на отрока Варфоломея с картины Нестерова: головенка большая, постриженная “под кружку”, с большими карими глазами». Рос впечатлительным, пожалуй, даже нежным. «Я хворал, болел, плакал, меня так обижали, обижала мать, сестра – и пуга́ло всё: и неожиданный поворот стула – трах-тарарах, – и от двери чёрная ручка, как дьявол или нечистый дух, смотрела на меня. Я это чувствовал всеми фибрами пугливой души своей, меня пугал шелест листвы, и чёрные тени, устроенные на окнах стекла, странно и страшно двигались…»
Когда началась война, Зверевых эвакуировали в деревню Берёзовка Тамбовской области, где жили родственники. Там в 1943 году умер отец Анатолия, и в столицу семья вернулась уже без кормильца.
Рисовать Толя любил с детства, он говорил о
