Вечный ковер жизни. Семейная хроника - Дмитрий Адамович Олсуфьев
Он был глубоко придворный человек, безмерно ценивший свои отношения к Царской семье, к разным немецким принцам и королям, с которыми у него были постоянные связи благодаря частым поездкам с Цесаревичем и Марией Александровной за границу. Он был службист, страстно любивший ордена и отличия, царские подарки, письма и проч. и проч. На пакете с письмами Императрицы Екатерины к деду его Адаму Васильевичу я видел, было написано его почерком: «сокровищница рода нашего». Он был скуповат, дед мой говорил: «dès qu'on se croit riche, on est déjà ruiné» [поверил, что богат — считай, что разорен] (дядя Алексей).
Он не любил роскоши, дом его держался простоты, но всегда был очень гостеприимен и, по отзывам, [там] всегда был открытый стол для всяких родственников, хотя бы и самых бедных, для всяких друзей и прихлебателей из более скромного класса. У них всегда запросто собирались и веселились. Он был скопидом и коллекционер: кладовые его были полны всяким добром. Его коллекция табакерок была знаменита. Его любовь к орденам выражалась до наивности: у меня до последних лет хранился в Петербурге чайный сервиз, на каждой чашке которого нарисован был полученный им орден. Вероятно, по мере получения орденов он эти чашки заказывал. В деревне у нас есть каминный экран с вышитыми на нем гербом и орденами деда. У него была чудная коллекция драгоценных тростей и проч. Он был, если хотите, Фамусов, но конечно гораздо выше его на ступенях социальной лестницы, Фамусов высшего класса, но все-таки Фамусов. Недаром, как говорил мой дядя Алексей Васильевич, Щепкин и гримировался под моего деда, когда играл в бессмертной комедии Грибоедова. Но Фамусов, как я понимаю, принадлежит к 3-й или даже 4-й категории деления высшего общества по Толстому. Фамусов был глубокий москвич, относившийся к Петербургу и с подобострастием и с завистливым недоброжелательством, Фамусов был и из скромного дворянского рода, дослужившийся своими боками до места, может быть, почетного опекуна. Необтесанный армейский полковник Скалозуб — уже лестный жених для его единственной дочери. У Фамусова много [достоинств (?)], но в то же время он ограниченный до наивности и необразованный (его наивный монолог о совершенствах Москвы).
Василий Дмитриевич Олсуфьев, как я сказал уже, получил по своему времени блестящее французское воспитание. Он был умен, серьезен и утонченно образован. Он был принципиален и честен. Он открыто противился распущенной жизни Цесаревича, которую тот иногда позволял себе вести в Царском Селе. Однажды Цесаревич Александр Николаевич с подвыпившей компанией ночью пришел в дом к дедушке в Царском Селе и хотел войти к нему в спальню. Верный камердинер дедушки Тихон встал перед дверью спальни и не пустил компанию.
Дедушка нежно и глубоко любил Императрицу Марию Александровну и ревниво охранял ее положение и авторитет от уклонившегося уже тогда с правильного семейного пути Государя{17}. Когда дед мой сдавал отчет по управлении двором Цесаревича после его восшествия на престол, у него оказалась громадная, никогда неслыханная экономия в 800 тыс. рублей, которую Государь предложил моему деду. Василий Дмитриевич отказался с почтительной твердостью, сказав Государю, что такая награда испортила бы его послужной список.
Дед мой был в переписке и близких отношениях с такими лицами, как Жуковский, Вяземский, Хомяков, Филарет, Тургенев (в Риме бывал у него в доме). Он был в хороших отношениях со многими немецкими дворами, начиная с короля (впоследствии императора) Вильгельма I. Императрица Мария Александровна постоянно ему писала маленькие записки карандашом на клочках бумаги, не иначе обращаясь как «mon vieux» [ «мой старик»] и подписывалась «М».
Он был не в роде Фамусова ни по своей культуре, ни по своим связям. Чтобы представить себе близость семьи Олсуфьевых в последний год царствования Николая и начале Александрова к Царской семье, достаточно сказать следующее: обычно в именины или рождение Царицы она назначает барышень во фрейлины. Какою же надо было пользоваться вниманием и любовью со стороны двора, если некоторые дочери Василия Дмитриевича получили фрейлинские шифры к своим собственным именинам. Сыновья деда Алексей и Адам были постоянными товарищами по воспитанию и их играм с великими князьями Николаем и Михаилом. Младший сын деда Александр был крестником Александра II.
Чтобы характеризовать тогдашние сословно-классовые отношения, я приведу следующие факты.
Отец мой рассказывал мне, как в детстве дедушка его возил в Москве к знаменитому московскому вельможе и богачу, последнему боярину, как его называли, Сергею Михайловичу Голицыну, приходившемуся двоюродным дядей моему деду, и как отца моего обижало милостиво-высокомерное отношение князя к дедушке, который в то время, вероятно, был еще только московским губернатором. Потом дедушка стал ближним боярином при дворе, и почитайте письма к нему знаменитого всероссийского святителя и богослова, укрепленного всеми орденами и бриллиантами, клобуками, пенсиями, Филарета, митрополита Московского, который в лице своем в течение полувека представлял можно сказать всю российскую православную Церковь. Все письма Филарета к дедушке кончались такими униженно почтительными подписями, что сам П.Н. Бартенев из уважения к Филарету их опускал[27].
Интересен еще рассказ Л.Н. Толстого мне об его мимолетных воспоминаниях о моем дедушке. Толстой рассказывал, что на прогулке в Риме он видал старого господина, которому все встречавшиеся русские очень низко кланялись; со своей стороны этот старый господин, встречаясь с другим более молодым господином, ему еще ниже кланялся. Первый господин был мой дед, второй господин — король прусский Вильгельм, будущий император Германский.
Итак, дед был гораздо выше Фамусова по общественному положению, но он все-таки был тот же старый, бессмертный грибоедовский тип служаки барина, и если для Фамусова была высшим судьею княгиня Марья Алексеевна, то для дедушки, я уверен, тем же была Царица Марья Александровна. Дедушка был цельный тип русского православного, но европеизированного боярина-царедворца петербургского периода нашей истории.
Приписка 15 июня 1931 г. в Медоне
Маша Васильчикова[28] возмутилась моим сближением благороднейшего и независимого к царям, хотя и глубоко их почитавшего, Василия Дмитриевича с Фамусовым. Она права: дедушка, например, предчувствуя свою кончину, просил Государя никогда не делать ни одной из его дочерей личною фрейлиною. Он считал, что двор портит людей. Я сподличал и для левой публики хотел покритиковать деда.
Дед обожал свою
