Вечный ковер жизни. Семейная хроника - Дмитрий Адамович Олсуфьев
Никогда я от дворовых и крестьян, меня окружавших в детстве, не слышал жалоб на их господ. Могу сказать, что в доме Олсуфьевых из прислуги никого никогда не наказывали. Помню единственный рассказ няни из самого отдаленного прошлого про какую-ту бабу в Ершове, подмосковном имении Олсуфьевых, на которую мужики жаловались деду, что она привешивает «килу». Дедушка отправил ее в Звенигород к исправнику и она была так строго наказана, что потом пролежала долгое время, пока не поправилась. «И уж потом не делала такого», — одобрительно прибавляла няня.
В Никольском, подмосковном имении Обольяниновых, при грозном Петре Хрисанфовиче наказывали, по-видимому, нередко. Слыхал я от старика кучера Арсения, как венчали девушек против воли и как перед церковью их водили на конюшню драть, чтобы согласились венчаться. Но это в рассказах дворовых относилось к жестокости управляющих, а не господ.
Обыкновенно крестьяне-старики, помнившие моего прадеда Петра Хрисанфовича, умершего в 1841 году, генерал-прокурора Императора Павла и Андреевского кавалера, всегда говорили о нем с чувством гордости, какой у них был вельможный барин, «первый думщик Царю». Как бывало, когда они едут с обозами в Москву и скажут полицейским, что они обольяниновские крестьяне, так им всюду был почет. После, уже взрослым, мне много приходилось беседовать в Ахмете, нашем саратовском по Волге имении[37], тоже бывшем моей матери, о крепостном праве. Имение это было заглазное; в нем никогда господа не жили. Ну, там я слышал рассказы о суровости некоторых управляющих. «Теперь вы (т. е. я) едете по деревне, все бегут на вас посмотреть. А прежде, бывало, заслышат колокольчик управляющего, так все с улицы по домам прячутся».
Про Обольянинова немало писано в исторических мемуарах. Обыкновенно его изображают в мрачных красках свирепого деспота. Отличный о нем отзыв я недавно я читал в записках про убийство Павла Саблукова, но автор их, русский эмигрант в Лондоне, — гвардейский офицер с прогрессивным направлением[38]. Он отзывается об Обольянинове как о честнейшем и благороднейшем человеке. С другой стороны, где-то давно в газетах я читал воспоминания кого-то, где было сказано про Обольянинова, что он был казнокрад. Я считаю это совершенной клеветой, ибо знаю, что всё, что им оставлено из огромных имений наследникам, за самыми малоценными прибавками, было жалованное Павлом или родовое. Если бы, занимая такое положение, он был не честен, он бы уже многое оставил наследникам. И не мог же Обольянинов, имея такую репутацию, быть выбираем бессменно в течение многих трехлетий одними белыми шарами на блюде московским губернским предводителем.
Обольянинов мне представляется честным суровым служакою, гатчинского закала, глубоко религиозным и склонным к образованию, о чем свидетельствует бывшая библиотека, им оставленная, со многими редкостными изданиями, но исключительно на русском языке, что доказывает, что он не был из числа вельмож XVIII столетия с утонченным европейским образованием. Очевидно, кроме русского языка он другого не знал; был автодидактик[39]; почерк имел вычурный и грубый.
Вся обстановка домашней жизни, им оставленная, свидетельствует о грубоватой простоте жизни. Артистических вещей у Обольяниновых не было. Было много бриллиантов (орденов), несколько темных картин старо-голландской школы, а мебель красного дерева — обычный в то время empire [ампир] простой, если не домашней работы.
Обольянинов был женат на вдове Анне Александровне Ординой-Нащокиной, урожденной Ермолаевой. Она похоронена в церкви села Толожня Тверской губернии. В завещании, им оставленном, было сказано, чтобы похоронить его без орденов в простом деревянном гробу, что так характерно.
У Обольянинова детей не было. Им был усыновлен родной племянник его Михаил Михайлович Обольянинов, отец моей матери.
Личность Михаила Михайловича для меня совсем неясная. Что-то в нем было печальное, замкнутое и даже загадочное. Мать моя всегда отзывалась об отце с величайшим уважением. Сестра ее Елена Михайловна Всеволожская, более непосредственная в своих рассказах, говорила, что у нее к отцу было одно чувство несказанного страха, когда их, бывало, барышень ведут вечером к нему в кабинет прощаться.
Он был другом и товарищем по полку Абрама Сергеевича Норова[40]. Оба они участвовали в Бородинском сражении и обоих раненых привезли в Москву, где деду моему какой-то знаменитый французский хирург отнял ногу. Служил он в Преображенском полку и имел чин полковника, с которым и вышел в отставку.
Мать его, старушка Евфимия Евфимиевна, была простая казачка, чуть ли не крестьянка. Она оставила по себе в семье Обольяниновых память кроткой, скромной женщины. Похоронена в 20 верстах от села Никольского в Николо-Угрешском монастыре, с надписью на плите «Е.Е. Обольянинова», т. е. она была, несомненно, законная жена своего мужа. Но не был ли дед мой Михаил Михайлович прижит ею до брака? Есть основания сделать такое предположение.
Во-первых, дед мой был, несомненно, усыновлен родным своим дядею Петром Хрисанфовичем. К чему было усыновлять, если бы он был законным племянником?
Во-вторых, в олсуфьевской семье (моей тетки) до сих пор сохранились слухи, что что-то в роду Обольяниновых было незаконное.
В-третьих, я помню такой эпизод из моего отрочества. В 70-х годах в бытность нашей семьи за границей, в Никольское зимою приезжал некий молодой человек Обольянинов, никому не известный и потом пропавший совсем из виду, который переполошил всех наших дворовых, крестьян и духовенство рассказами, что он законный наследник обольяниновских имений и хочет их всех оттягать. Об этом домочадцы и священник[41] с испугом и удивлением писали матери в Париж. Мне теперь кажется, что мать моя была несколько смущена этими известиями. Во всяком случае, ни от матери, ни от тетки никогда я не слыхал, что Михаил Михайлович был рожден до брака (как Императрица Елисавета Петровна) и потом узаконен браком и гражданским законом. Если, однако, это было так, то, значит, этому не придавали значения в семье Петра Хрисанфовича ввиду последующего брака и формального усыновления. Мне представляется вероятным, что он был рожден до брака, но мать моего деда после была повенчана с моим прадедом Михаилом Хрисанфовичем, а сын их после рано умершего отца был усыновлен дядею.
Впрочем, в Екатерининскую эпоху незаконных детей среди знатных, приближенных к Царице, родов было много. Один современник даже говорит, что тогда среди знати мало кто знал, кто был его отец. Примеры двух Императриц (Елизаветы и Екатерины) не могли не повлиять и на общество. О малом значении незаконности в то время прекрасно отмечено Толстым на судьбе П. Безухова. Как только его усыновил
