Вечный ковер жизни. Семейная хроника - Дмитрий Адамович Олсуфьев
<Свадьба родителей>
Мать моя была красивая, видная девушка, богатая московская невеста из старого дворянского рода. Л.Н. Толстому нравились девицы Обольяниновы, но он не решался к ним присвататься из-за мысли, что они слишком богаты. (Слышано мною в Париже в 1929 г. от Т.Л. Сухотиной[44].) Малоизвестный тогда Толстой остался совершенно незаметным моей матерью и я даже никогда не слыхал от нее, чтобы она была с ним знакома.
Дедушка, естественно, что это граф Василий Дмитриевич наметил ее для своего любимого сына Адама, хорошенького, вроде Николая Ростова, «розовенького», степенного мальчика, пожалованного флигель-адъютантом, когда ему не было еще 23-х лет, в первые дни воцарения Николая Павловича, и их сосватал.
Особенной влюбленности между молодыми, конечно, не могло быть, и тетка моя Олсуфьева говорила (не знаю, правда ли), что отец мой в день свадьбы убежал из дому — насилу его нашли. Олсуфьевы тогда для московской замкнутой семьи были окружены сиянием петербургского придворного блеска. Моя мать по природе была не лишена честолюбия. Блеск петербургский, конечно, ее молодую привлекал.
Отец мой сделал предложение матери в таких выражениях: «Согласны ли Вы оправдать те слухи, которые ходят по городу о нашем сближении?». Согласие было дано.
Дедушка Василий Дмитриевич был тонко образованный человек и великий charmeur [чаровник]. Он, я думаю, был больше влюблен в свою невестку, чем мой отец, и сумел ее сразу обворожить. Между матерью и дедом, когда тот уехал за границу, установилась длинная переписка. Письма деда я читал; письма матери, увы, моя мать сожгла незадолго перед смертью. Впоследствии, гордой либералке, ей претил тон ее переписки с дедом. Отсюда, я предполагаю, что она была глубоко почтительна, как всегда в те времена писали.
Мать моя была объявлена невестой на коронации Императора Александра II в Москве, то есть в августе 1856 года[45]. Она была сделана фрейлиной обеих Императриц. Дед мой получил графское достоинство.
Свадьба была в Москве 10-го октября 1856 года в приходе на Тверской (забыл какой). Дед Обольянинов Михаил Михайлович уже умер тогда. Олсуфьевы были тогда на вершине царских милостей. Императрица Мария Александровна глубоко была привязана к коему деду.
Василий Дмитриевич был пестун Цесаревны в православии. Если бы дед мой прожил дольше с воцарением Александра II, он, наверное, достиг бы самого высокого положения при дворе. Но он умер от разрыва сердца в 1858 году в Риме, когда первый ребенок моей матери, сестра Лиза уже родилась (1-го ноября 1857 г.; скончалась в феврале 1898 г.). Дед мой прислал ей из Рима образ, заказанный в ее рост младенца и маленький образок Благовещения, который я положил ей в гроб, когда она умерла[46].
Молодые Олсуфьевы поселились в Петербурге на Фонтанке в дедовском доме, который перешел к отцу. Семья бабушки Олсуфьевой переехала после смерти дедушки в Москву и поселилась на Девичьем поле, где они купили дом недалеко от Плющихи. Старший сын Олсуфьевых Алексей был адъютантом великого князя Николая Николаевича старшего и был с ним в разъездах и, между прочим, на Кавказе при взятии Гуниба Барятинским[47].
В Москве поселилась бабушка с тремя (Ольга Васильевна Васильчикова была замужем) веселыми красотками-дочерьми и маленьким братом (род. в 1845) Александром.
* * *
Скажу несколько слов о Девичьем поле. Я знаю Москву с 1877 года, когда мы, после двух зим в Париже, переехали туда окончательно на жительство. Мне тогда было 15 лет. Раньше я раза три бывал в Москве проездом на день-два-три. Самое первое мое воспоминание Москвы относится к самому раннему возрасту, в конце 60-х годов, когда мы ездили из Никольского в Ершово. Мы останавливались на мрачном Кокоревском подворье в Замоскворечье, и я помню большой образ Спасителя во дворе подворья, который там и теперь находится. Мне было тогда 4 года. Потом мы были на несколько дней в Москве на Всероссийской выставке в 1872 или 73 года, останавливались в доме Симоновых на Поварской. Тогда мы ездили к дяде Васе (Василию Александровичу[48]) в его дом на Девичьем поле.
Девичье поле тогда было действительно поле, где на Пасхе устраивались балаганы и народное гулянье. Поле было поросшее травой и на нем паслись коровы. Итак, в конце 50-х годов были два дома Олсуфьевых на Девичьем поле.
Старый дом, большой с флигелями, огромным парком и знаменитыми оранжереями, принадлежавший двоюродному дяде моему Василию Александровичу Олсуфьеву, и недавно купленный, небольшой, для наших Олсуфьевых (куплен перед коронацией).
Дом Василия Александровича был замечательный по стилю дом. Он принадлежал прапрадеду нашему обер-камергеру князю Александру Михайловичу Голицыну, екатерининскому вельможе, и оставался почти со всею обстановкою старых годов.
Во времена моего отрочества и юности русская старина еще не была в моде, как теперь, когда к такому дому относились бы с величайшим интересом. Дом этот посещал и осматривал Л.Н. Толстой, когда писал «Войну и Мир». В нем стоял в 1812 году один из французских маршалов. Нынешний Олсуфьевский переулок на Девичьем поле назван в память этого дома, хотя и не совсем верно, ибо дом стоял не в этом переулке, а вблизи[49]. Олсуфьевы, бабушка, поселились в другом, купленном ими доме и прожили в Москве несколько лет гостеприимно, шумно и весело. Они всегда были просты, гостеприимны, а дом их всегда был полон народу. Танцевали много и долго-долго спустя на московских балах играли польку «Девичье Поле», сочиненную в честь моих красоток-тетушек, веселившихся на Девичьем поле.
Мне кажется, что первые годы царствования Александра II были годами подъема и общего веселья в России и годами общего обожания доброго, милостивого Царя.
<Олсуфьевы в Риме>
27/14 января 1927 года
Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают
За их труды, за славу, за добро —
А за грехи, за темные деянья
Спасителя смиренно умоляют.[50]
Примерно через год после коронации дедушка со всей семьей, кроме моего отца и дяди Алексея, поехали на зиму в Рим. Надо думать, что дедушка был в очень счастливой предсмертной поре жизни. Он был обласкан и возвеличен Царской семьей.
Дедушка был к этому очень чувствителен. Он любовно, как мужчина, благоговейно обожал Императрицу Марию Александровну. Это видно из сделанного им описания поездки его с Императрицей к Троице и в Ярославль. Записки эти не были изданы. Сохранились ли
