Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

24/ III, 1926

Март («…А там нарциссы отцвели…»)

… А там нарциссы отцвелиВ долине, за Джебель-Кебиром —И пахнет весело и сыроОт свежевспаханной земли.

Уже рассеялся туман,Прошла пора дождя и ветра,И чётко виден ЗагуанЗа девяносто километров.

И девственною белизной,Под небом, будто море, синим,Белеет в зелени густойЦветок венчальный апельсина.

Шуршит трава, басит пчела,А скоро зацветут мимозыУ той тропинки, под откосом….Тропинка, верно, заросла…

30/ III, 1926

Март («Не любовь, а лёгкая влюблённость…»)

Узнаю тебя, жизнь, принимаюИ приветствую звоном щита.

А.Блок

Не любовь, а лёгкая влюблённость,Не тоска, а смутное томленьеВ молодой, бушующей крови,Оттого, что это небо юно,Оттого, что эта жизнь прекрасна.

Выйти в лес, окутанный туманом,Не январским, а весенним, светлым,Пахнущим и сыростью, и тленьем.К ласковой сырой земле прильнуть,Телом всем прижаться к ней, и слушатьШорохи, и шёпоты, и стоны.

И цветут фруктовые деревья,Белые, мохнатые, смешные,И манит весенний, тёмный лесДевичьей стыдливостью берёзки.

Оттого, что в мире есть бездонностьНеба, красоты, воспоминаний,Тихой человеческой печалиИ манящих неподвижно глаз.

Тонкие, весенние берёзки!Клейкие зелёные листочки!

Оттого, что родилась я в мае,Тихим утром на рассвете дня,И на встречу мне взглянуло солнцеСеверной, холодною улыбкой,Оттого, что я вчера читалаКованые, звонкие стихи,От которых сердце холодело,От которых становилось больно,И, прочтя которые, хотелосьКрикнуть: «Больше ничего не надо!»И потом весь мир казался звонким,Пряным, пёстрым, в разноцветных бусах,Точно в брызгах летнего дождя.

Оттого, что есть в короткой жизниМолодость, поэзия и счастье —Эта жизнь мучительно прекрасна.

6/ IV, 1926

«Движенье дней, трагедия борьбы…»

Движенье дней, трагедия борьбы,Утрата родины — всё мимо, мимо…Одна мечта, одно желанье — бытьВстревоженной, влюблённой и любимой.

Как мало надо: власти над собойЖестокого и сильного чего-то.И в тесный, узкий, глупый мир поройВрываются трагические ноты.

Так нарастает роковое. ТакПодходит то, чего нельзя поправить.Ведь сердце захлестнула пустота,А даль весенняя светла ведь?

Вот почему и горечь на губах,И тёмная дорога за плечами.О, женщина, о, тихая раба,Сосуд нечеловеческой печали!

8/ IV, 1926

«Прежде тоска была…»

Прежде тоска была,Стала потом чуждою.Так сирень цвелаВ прошлом году весною.

Тихо твержу — прости.Прошлой весне? — Не знаю.Ветер сухой свиститНа остановке трамвая.

Хочется что-то сказать,Хочется в чём-то открыться.О, как близки глаза,И как далёки лица!

В новом прошла новизна —Странная мысль о чуде.И так привычно знать,Что ничего не будет.

20/ IV, 1926

«Целый день я наряжаю кукол…»

Целый день я наряжаю кукол,И без дум за часом бьётся час.Вечером — люблю любить науку,А ночами думаю о вас.

И по улицам, по грязи липкой,В коридорах гулкого метроПрохожу с неискренней улыбкой,Как мои печальные Пьеро.

Стала боль рассеянней и тише,Жизнь взяла, швырнула, понесла…Острый дождь опять стучит по крыше,Капает с оконного стекла.

Прогляжу конспект вчерашних лекций,Загляну в потрёпанный словарь…А ночами глухо ропщет сердцеНа мои упрямые слова.

22/ IV, 1926

«Что мне мешает броситься в окно…»

Что мне мешает броситься в окно —Обидеть друга — выбросить билеты…На улице безлюдно и темно,В тумане фонари мигают где-то.

Впились в туман молящие глаза —Теперь никто не видит их печали.Мне хочется кому-то рассказатьО нежности, накопленной молчаньем..

Напрасно говорят, что я отдамВсё за любовь, которая дурманит,Ведь я не забываю никогдаОбидных слов, ошибок, невниманья.

А, может, правда, что хочу зажечьВ себе я тихую, как сон, истому,И в подсознательном желанье встречИду по улицам, давно знакомым.

Кто знает — вдруг все чувства и словаПоднимутся неудержимо стаей,И выйдет так, что расскажу я вамО том, чего ещё сама не знаю.

29/ IV, 1926

Донна-Анна. Этюд («В саду цвели высокие каштаны…»)

В саду цвели высокие каштаныИ веяла зелёная весна.В своём саду томилась Донна-Анна,Молчала у раскрытого окна…

И наклоняя низко профиль тонкий,С улыбкою печального лица,Она ласкала локоны ребёнка,Не знавшего далёкого отца.

А по ночам, когда душа устанет,Под душным пологом ей снились сныО кораблях на тёмном океане,О женщинах, прекраснее весны.

И годы шли. И проходили сроки.Стонало море. Падала гроза.И так же всё таинственно глубоки,Как у еврейки, грустные глаза.

А вечером к ней тихо шёл прохожий.Пусть он другой — не всё ли ей равно?В глазах мужчин всегда одно и то же,Пьянящее, как старое вино.

И по ночам, в назойливом дурмане,Под тихий шум его влюблённых фраз,Ей снились корабли на океанеИ женщины с ревнивым блеском глаз.

И на кремнистом дне, в измятом платье,Она — с лицом, забрызганным, в крови,Не вынесшая душного проклятьяСвоей огромной, давящей любви.

3/ V, 1926