Воспоминания самарского анархиста - Сергей Николаевич Чекин
«Ты, — говорила Таня, — будешь работать в сельской больнице, где есть сосновый лес, река, а я создавать тебе домашний уют, нянчить и воспитывать детей. Ведь у нас обязательно будут дети, сын и дочь! Часто будем ходить в бор, дышать здоровьем природы, а главное, мы будем свободны в любви, и только тогда во всей полноте и глубине начнется наша новая, [такая] счастливая жизнь, что от дум о ней порой у меня кружится голова».
И долго еще Таня продолжала видеть в мечтах прекрасную нашу жизнь в будущем. Эти мечты вслух, чистые и искренние, одухотворяли ее всю. Блеск глаз становился заметнее, сильнее румянились ее щеки и губы, походка и движения радостнее, и как-то вся она преображалась в человека прекрасного будущего. Я так же хотел восторгаться нашей будущей жизнью, но во мне не было этого энтузиазма. Я знал, что Таня навсегда останется здесь — кто заболевал туберкулезом легких, быстро погибал в условиях заполярного климата. Тысячи заключенных погибли здесь в Печорлаге в лазаретах и ссылках от туберкулеза легких. Тяжелой болью отзывались ее мечты — будущее ее и моей жизни. Я поддерживал ее мечты, ее вдохновение будущей нашей жизнью, но она не знала, что дни ее жизни сочтены, что близится закат ее жизни, что ее мечты являются расцветшими цветами поздней осени.
Незаметно прошло короткое заполярное лето, и наступила мрачная, сырая и холодная осень без живительных лучей солнца. С каждым днем Таня слабела, таяла. Никакое лечение и питание в здешнем суровом климате не могли остановить разрушающую силу болезни. Из дома Таня выходить уже не могла — слегла в постель и, лежа в постели, продолжала мечтать о жизни в России: она хотела этой жизни, а потому и верила. Ни эта непоколебимая ее жажда жизни, ни наша врачебная помощь, ни наша любовь — ничто не могло остановить болезнь, вернуть ей здоровье, но было единственное спасение ее жизни в срочной поездке и лечении в противотуберкулезной санатории. А для этого не было средств, да и Таня не хотела уезжать, если б средства даже и нашлись. Теперь я дольше находился у постели Тани. Она все более и более чувствовала и сознавала роковой исход болезни и в один из вечеров попросила сесть на край ее кровати.
— Дай мне твою руку и смотри мне в глаза. Я знаю, что не вся песня нашей жизни спета вместе: моя окончится — твоя останется. Мне тяжело и больно это сознавать, так тяжело, что словами об этом не скажешь и никакими весами не взвесишь. Но я счастлива тем, что ты со мной на закате дней моей жизни. Я счастлива счастьем моей любви к тебе, а твоей ко мне — нашей единой и неделимой любовью. Я счастлива тем, что узнала с тобою безмерную красоту, величие и глубину любви душою и телом. Я рада и счастлива тем, что и ты познал во мне величие любви моей неугасимой. Тобою началась моя любовь и тобою окончится. И эту любовь к тебе я унесу туда, где нет ни зла, ни добра, где существует великая тайна жизни — НИЧТО! Когда тяжело тебе будет в жизни — чаще вспоминай вечную любовь своей Тани, и эти воспоминания радостно-светлой грустью наполнят твою душу и сердце, моею любовью к тебе сильнее смерти…
Я молча встал около ее кровати на колени, склонил свою голову к ее груди. Она взяла ее своими руками, долго смотрела мне в лицо и медленно приблизила мои губы к пылающим жаром своим губам, и оба мы погрузились в единую великую тайну любви. Потом так же тихо отвела мое лицо, неотрывно глядя в мое лицо, сказала: «А теперь иди в зону лазарета, там тебе надо быть, чтоб сохранить нашу тайну встреч».
***Ночь прошла без сна с думами о Тане, о ее и своем несчастье, и не с кем было поделиться нашим общим несчастьем, ее трагедией болезни, чтоб сохранить тайну наших отношений от недремлющего ока опера и охраны. Вечером следующего дня при входе в квартиру Николая Павловича его жена сообщила, что Таня мало ночью спала, часто засыпала, бредила и просыпалась. «Я всю ночь была с нею, и только днем она спокойно заснула».
Тихо подошел к постели Тани, сел у ее кровати, осторожно взял ее руку, проверил пульс — он слабо прощупывался, прерывался; редкое дыхание с секундными остановками. Тут же сделал ей два укола. Минут через десять Таня открыла глаза, удивленно и радостно посмотрела мне в лицо, а потом протянула ко мне руки, положила их на мои плечи и нежно сказала:
— Сядь ко мне поближе, ну, вот так, хорошо. Как я рада, что ты пришел, что ты со мной, милый! Всю ночь и день мои мысли были с тобою. Я видела чудесный сон — мы живем с тобой в нашем доме с моими папой и мамой. У папы на коленях сидит наш маленький сын, а у мамы на коленях наша тоже маленькая дочь, и когда мы к ним подошли, они радостно нам улыбались и протягивали к нам руки. Я взяла их себе на руки, а ты стоял возле меня, тоже улыбался, сияющий любовью и счастьем ко мне, детям и моим папе и маме. Ах, как хочется, чтоб этот сон был наяву, в действительности! Почему жизнь людей так устроена, что в ней больше зла, чем добра, больше горя, чем счастья? Ну кто же в этом виноват? Кто? Я слабею с каждым днем, часом, силы покидают меня, чувствую, что дни моей жизни сочтены, да и ты, мой милый, это лучше меня знаешь, и не мучь меня святой ложью, что я еще могу выздороветь, вернуться к жизни. Страшно, мучительно умирать, не испивши до дна полную чашу любви дорогой во всей полноте и красоте ее и не насладиться ее плодами — чудесным созданием детей, в условиях свободы! А так она близка! Ну что же! Знай, мой любимый, что свою любовь я оставлю тебе, а твою ко мне — я унесу с собою. Пусть любовь моя всегда будет с тобою, и даже тогда, если другая будет близ тебя, но в сердце твоем будет жить моя любовь, а не другой.
