Озаренные - Леонид Михайлович Жариков
Они вернулись во двор, где почему-то было теплее, чем в саду, и снова сели на лавку под окнами.
— Мой отец, когда умирал, велел нам сады садить, — мечтательно говорил Алексей Иванович, обняв жену за плечи. — Не посадил я ни одного сада. Хотя несколько деревцев посадил: одно деревце называется Владислав, другое Игорек, третье Вентик, а четвертым деревцем будет мой комбайн.
— Он будет твоим садом, Леня, садом, который ты оставишь шахтерам. И я буду твоим помощником, чтобы тот сад вырастить.
— Спасибо тебе, родная, за твои золотые слова...
Федор Чекмарев уже умылся поутру, когда прибежал сторож рудоуправления и крикнул еще от калитки через заборчик:
— Хфедор Иванович, идите, вас Бахмутский требует в кабинет.
— Я и так собрался на работу, иду.
— Нет, прямо до него в кабинет идите. Так велели Олексий Иванович, и чтобы ни минуты не задерживался...
Озадаченный столь поспешным вызовом, Федор Чекмарев зашел в рудоуправление. Сотрудников еще не было, и в пустых коридорах царила тишина. Чекмарев подошел к кабинету главного механика и не очень уверенно открыл дверь.
Бахмутский поднялся из-за стола, раскатисто засмеялся и пошел навстречу своему неизменному помощнику:
— Так ты что, взябрамать, решил, что комбайн Бахмутского уже похоронили? Признавайся, думал так?
— Я думал, Алексей Иванович, что комбайн Бахмутского еще даст стране уголек. Я не такой, как вы... Я не падал духом ни на минуту и верил.
— Ага, ты решил, что я упал духом? Тогда садись. Садись и слушай. Знаешь, сейчас какое время? Вся страна строит, уголь нужен до зарезу. А у нас оборудование и механизмы на шахтах — старье. Сам я, это ты хорошо знаешь, перегружен работой главного механика по самый пупок и выше бровей. А это значит, что я не могу уделять много времени творческой работе. Но мы с тобой должны, должны воскресить наш комбайн из мертвых. И надо начинать думать. Поэтому я прошу тебя, Федя, займись машиной. Начни с того, что каждый день заходи в тот сарай и смотри на комбайн, смотри, как он лежит, заброшенный нами, и думай, как его в чувство привести... Я тоже буду искать, это само собой разумеется, я ему батько и обязан воскресить свое детище... А ты мой помощник и советчик. Мне важно выслушать твои замечания по переделке комбайна. Когда у тебя все будет готово, приходи, и мы всю критику — твою и мою — сопоставим, что надо — прибавим и начнем делать новые эскизы. Я верю, что мы придем к чему-то очень хорошему. И не скупись! На все иди — на риск, на спор, на трату грошей... Если своих не хватит, будем требовать помощи от треста.
Федор Чекмарев с улыбкой облегчения, почти с любовью, глядел на повеселевшего и, как прежде, яростного Бахмутского.
— Я очень рад, Алексей Иванович, что вы проснулись, что вы... ожили, — сказал Чекмарев и протянул руку главному механику.
— Ожил, взябрамать! Это я притворялся, а теперь ожил... И не будет нам с тобой ни дна ни покрышки, если мы не сделаем машину такую, какую ждут шахтеры не только в Донбассе, но и во всем мире! Слышишь, шахтеры ждут от нас с тобой комбайна!
Послесловие к гибели Бахмутского
Свободного времени для творчества не было ни минуты. В Первомайское рудоуправление входило тринадцать шахт. В кабинете главного механика с утра до ночи надрывался телефон: на одной шахте вышла из строя врубовка, на другой сломался насос, и вода заливает выработки. Нередко бывало так, что, поднявшись из одной шахты, Бахмутский в снежную бурю спешил на другую, иногда за 15 — 20 верст, спускался снова в забой, исправлял неполадки, спасал положение с добычей. Для творчества оставалась ночь. Если к этому добавить, что жизнь не баловала Алексея Ивановича, он с детства помогал отцу кормить большую семью, и поэтому времени на учебу не оставалось. Он лишь закончил церковноприходскую школу, и можно представить себе, как трудно было Бахмутскому руководить огромным хозяйством целого района и одновременно создавать первую модель невиданной машины.
Не зря говорится, что все талантливое просто. Прекрасно зная горное дело, Бахмутский понял, что основой для будущей машины должна быть врубовка. Весь секрет в том, чтобы угольный пласт подрезать одновременно по кровле и по почве. Однажды — было это на шахте имени Крупской — породы заклинили врубовую машину. Долго бились над тем, как освободить ее из каменного плена. Когда вызвали Бахмутского, он решил дело просто — пустить поверху вторую врубовую машину, чтобы отрезать пласт сверху. «Пленницу» спасли, а Бахмутский с той поры ходил окрыленный, предчувствуя радость открытия.
Нет, не сразу явилась идея приспособить вращающуюся штангу с мощными клеваками, которые должны разрушать угольный пласт вверху, в то время как режущая часть врубовки одновременно будет подсекать угольный пласт снизу.
В мастерских рудоуправления не было хороших станков. Негде добыть лишний кусок металла. С великими трудами вручную склепывалась, сваривалась конструкция первого в мире комбайна. Машина получалась громоздкой, кустарной, но она заключала в себе невиданную красоту — красоту идеи.
17 августа 1932 года первую модель комбайна Бахмутского спустили в забой шахты «Альберт» для испытаний. Это было на пласте «Атаман», где уголь пересекали прослойки крепкого колчедана. На испытания приехало начальство: секретарь Кадиевского горкома партии Рубченко, управляющий трестом Федораев, главный инженер Рабинович, представители профсоюза, корреспонденты газет.
Ни один человек, даже сам Бахмутский, не знал, как будет работать комбайн на крепком пласте, устоят ли узлы и детали машины перед крепчайшими породами.
В лаве стояла напряженная тишина. Укрывшись за стойками крепления, поблескивали лампами шахтеры и гости, все настороженно молчали. Кое-кто усмехался: где это видано, чтобы машина сама рубила уголь и сама грузила его на транспортер! Чудес в природе не бывает...
— Можно начинать, Денис Петрович? — спросил Бахмутский управляющего.
— Господи благослови...
Сам Бахмутский управлял комбайном. Вот он включил пусковой механизм. Стальная махина вздрогнула и, подпевая мотором, медленно поползла вверх по лаве. Клеваки с грохотом дробили угольный пласт, а механический грузчик, тот самый, что родился от поливного огородного желоба, яростно отбрасывал нарубленный уголь в сторону, на транспортер.
Говоря по правде, в первую минуту никто ничего не понял — все гремело в забое, и хлестал черный шлейф угля, наполнив лаву непроглядным облаком угольной пыли. Река угля
