Озаренные - Леонид Михайлович Жариков
— Ничего, можно начать без чертежей, — сказал Федораев и спросил у Бахмутского: — Сумеешь без чертежей?
— Подумаю.
— Такие машины на глазок не делают, — холодно заметил главный. — К тому же с чертежами солиднее, или, говоря попросту, грамотнее. Ведь мы образованные люди... По крайней мере, технически образованные. А иначе нас обзовут кустарями и будут правы.
— Не обзовут... Я думаю, что ты, Лев Александрович, поможешь Бахмутскому сделать необходимые расчеты, а он начнет собирать машину. Так? Он ведь у нас главнокомандующий всей техники. Ему и карты в руки. Верно я говорю, Алексей Иванович?
— Верно. А чертежи можно снять потом, прямо с машины.
— Ну, не знаю, — сказал Рабинович. — Я в таких случаях пасую. Я верю в строгую инженерию.
— Лев Александрович, — сказал Федораев с легким упреком. — Я ведь тоже инженер. Но я знаю, как трудно бывает с чертежами. Боюсь, затянем мы это дело. А ты сам говоришь, что машину видишь, веришь в нее, что она проста по замыслу, а это значит, что сделать ее нетрудно... Так я говорю, Алексей Иванович? Ну вот, видишь... По-моему, надо предоставить Бахмутскому возможность сразу же взять быка за рога. Ты к этому готов? Вот и хорошо... Только надо сделать все без шума. Никто пока не должен знать о нашей идее. Хотите знать почему? Секрет простой: заранее незачем звонить, надо сначала самим убедиться, что дело стоящее... А уж когда сделаем, то утрем нос остальным рудоуправлениям треста. Разве это плохо? Конечно, утрем нос в добром смысле, мы ведь люди скромные, трудяги, зазнаваться не любим, — он многозначительно посмотрел на главного инженера, перевел взгляд на Бахмутского и добавил: — Да и нечем пока хвастать.
— Деньги нужны, — сказал Рабинович. — Я потому и хотел, чтобы ушел главный бухгалтер, нам надо финансовый вопрос утрясти.
— Деньги найдем, — ободрил своих помощников Федораев. — Вывернемся. Это я беру на себя... Так что, дорогой Алексей Иванович, с твоей машиной решаем так. Иди к себе в ЦЭММ, выбирай двух слесарей и приступай к работе. Я за все отвечаю... Но только смотри, — и Федораев показал Бахмутскому кулак. — Видишь эту штуку?
— Вижу, Денис Петрович, — засмеялся Бахмутский. — И где только вы добыли такую внушительную кувалду.
— До кувалды не хватает полкило, — в свою очередь, отшутился управляющий и все же повторил решительно и грозно: — Вот этой кувалдой, если дело не выйдет, я вас обоих...
— Договорились, — улыбнулся Рабинович и пошел к двери. Федораев добавил вслед:
— Кулак, конечно, для острастки, а точнее, для вдохновения. От всей души желаю успеха...
— Спасибо, Денис Петрович, — обернувшись у двери, сказал Бахмутский, — все будет как в аптеке... Только прошу вас пока деньги мне на машину не отпускать.
— Это почему же?
— В народе говорят: «Нет ничего хуже, чем долги платить и отца с матерью кормить...» Деньги государственные, народные, и выбрасывать их на ветер нельзя. Сначала попробуем своими силами, как говорится, бесплатно. А там видно будет.
— Ну, в час добрый...
К новым поискам
Человек доброго сердца не думает о себе, для него главное — принести пользу людям. И как же бывает горько, когда такая безоглядная доброта оборачивается для него самого бедой или злом.
Бахмутский выбирал для испытания своей рабочей машины угольного комбайна самые трудные лавы. Он говорил друзьям: что же вы хотите, чтобы я взял идеальную лаву, где кровля как бетон, а уголь как халва? В таких тепличных условиях машина моя разнежится, как барыня. А потом, когда случится ей встретить настоящие трудности в шахте, и она не пойдет. Вот почему нужно для испытаний подбирать трудные лавы и крепчайший уголь. Пусть наш комбайн на первых порах поломает себе зубы, зато закалится и любую крепость сокрушит.
Хорошо, когда человек идет навстречу трудностям, вызывает огонь на себя, — это всегда признак настоящего таланта, примета сильного и доброго сердца. Но лучше бы не искать Бахмутскому такой трудной лавы, какую нашел он на шахте «Криворожье». Не зря горняки называли ее проклятущей. Угольный пласт — меньше метра с мощной прослойкой породы из крепчайшего колчедана с вкраплениями кварца. «Ничего, — успокаивал Бахмутский своих помощников. — Нет таких крепостей, которых не взяли бы большевики. Заводи, Федя, начинаем косить!»
Косить... Если бы росла под землей трава луговая. Нет, мрачные недра из камня на этот раз хмурым молчанием встретили не окрепшую еще машину. Разумные мысли Бахмутского о «закалке» своей машины трудностями обернулись против него. Строгая комиссия из центра — маститые конструкторы, инженеры с большими полномочиями, насмешливо следили за тем, как ломались зубки комбайна, изготовленные из сырой стали, как рвалась рабочая цепь, не в силах выдержать напряжение. Три дня бился Бахмутский со своими помощниками в той проклятущей лаве, машина старалась изо всех сил, грызла камень, но не могла преодолеть крепость пород. И комиссия пришла к выводу, что комбайн Бахмутского к работе не способен. Больше того, нет никакого смысла в дальнейших испытаниях машины. Комбайн приказали выдать на‑гора́, запретили тратить деньги на его переделки. И даже — это было обиднее всего — отказали дать полуторку, чтобы отвезти опытную модель обратно в Первомайку.
Никогда не видели рабочие своего главного механика таким сердитым, каким стал Бахмутский. И это не была обычная вспышка гнева, после которой Бахмутский быстро «отходил» и гнев сменялся светлой доброй улыбкой. Бахмутский испытывал такое чувство обиды, что внутри клокотала ярость. Не зря говорится в народе, что гнев доброго человека страшен. Бахмутский потемнел с лица, замкнулся, стал молчаливым. И, только оставшись наедине с самим собой, бегал по комнате из угла в угол, гремя каблуками, и повторял: «Так дело не пойдет, товарищи дорогие. Нет, не пойдет!» — и в голосе его звучала угроза, рожденная обидой и несправедливостью.
Комбайн валялся под открытым небом на шахтном дворе на руднике «Криворожье». Надо было переправить его оттуда в свои мастерские. Вместе с верным своим помощником Федором Чекмаревым Бахмутский отправился за комбайном. Нашли попутную полуторку и погрузили в кузов отвергнутую и осмеянную машину.
Обратно в Первомайку ехали молча. Когда вахтер открыл железные ворота ЦЭММ и машина въехала во двор, к складу старых деталей и отходов, Алексей Иванович спрыгнул на землю и, не оборачиваясь, пошел от машины, буркнув на ходу:
— Федор Иванович, кинь его в сарай... — и он даже не сумел выговорить когда-то
